-- Дома -- святое дело! -- начал наконец Василий Иваныч, -- это так только говорят, что за границей хорошо, а как же возможно сравнить? Вот хоть бы насчет еды: у нас ли еда или за границей?
-- Вот! именно это я всегда и жене говорил! Помилуй, говорю, у нас ли еда или в этой Ницце проклятой! -- с какою-то жадностью воскликнул Павел Матвеич. Он весь оживился, и даже непонятливые его глаза как будто блеснули.
-- Мне, -- доложил, в свою очередь, Сергей Федорыч, -- как я за границу отправлялся, губернатор говорил: "Счастливец ты, Сергей Федорыч, будешь тюрбо есть!" А я ему: "Это еще, говорю, ваше превосходительство, бабушка надвое сказала, кто счастливее: тот ли, который тюрбо будет есть, или тот, у кого под руками и осетринка, и стерлядка, и севрюжка -- словом, все".
-- Да, над этим еще задумаешься, -- отозвался Павел Матвеич и утер ладонью нос.
-- С одним тюрбо -- хоть он растюрбо будь -- далеко тоже не уедешь! -- согласился и Василий Иваныч.
-- Вот в Ницце и много рыбы, да черта ли в ней!
-- То ли дело наша стерлядь!
-- Одна ли стерлядь! вы возьмите: судак! ведь это -- какая рыба! куда хотите, туда ее и поверните! и а ля рюсс, и с провансалом, и с кисленьким соусом -- всяко!
-- А молодые судачки -- на жаркое!
-- Вот это -- так рыба! настоящая рыба!
-- Осетрина, белужина, севрюжка, белорыбица, сазан, налим!
-- А лещ-то! лещ! тешку леща зажарить да с кашей!
-- Ну, я вам скажу, ежели линя тоже приготовить! хоть и невидная, деревенская это рыба, а ежели под красным соусом приготовить да лучку подпустить!
-- А про лососину-то и забыли!
-- Ну, лососина, пожалуй, и у них есть. У нас в Баден-Бадене...
-- Что в Баден-Бадене! Бывал я и в Баден-Бадене! форель -- только и свету в окне! Ну, еще лососина, пожалуй... кусочек с горошину подадут... нет, вы про сига нашего вспомните! нет нашего сига! нигде нашего сига нет!
-- Какого тут сига искать! щуку едят, назовут "брошё" -- и едят!
-- А у меня щуку люди не станут есть. При крепостном праве ели, а теперь -- баста! Попы -- те и сейчас щук едят.
-- Тюрбо да тюрбо! а его только и можно есть, что под белым соусом!
Дойдя до такого почти безнадежного результата, спутники мои чувствуют, однако, что зашли уж слишком далеко. Поэтому в мнениях их происходит минутная реакция, выразителем которой, к удивлению, является Павел Матвеич.
-- Ну, положим, и не одно тюрбо! -- говорит он, не без хитрости подмигивая одним глазом, -- вспомните-ка!
-- Конечно, не одно тюрбо, -- уступает и Василий Иваныч, -- ежели всё-то вспомнить, так и у них рыба есть -- как рыбе не быть!
-- Тоже народ живет -- пить-есть надо! -- присовокупляет Сергей Федорыч.
-- Соль, барбю -- это ведь в своем роде...
-- Соусы-с!
-- Соусы -- это верно, что соусы! Я и сам сколько раз гарсону в кафе Риш говорил: "Что ты меня, Филипп, все соусом-то кормишь. С соусом-то я тебе перчатки свои скормлю! а ты настоящее дело подавай!"
Это замечание опять настроивает мысли на патриотический лад.
Соус? что такое соус? Есть ли это настоящая пища иди только так, какое-то мнимое, не достигшее преосуществления антреме?
-- Ел я их пресловутую буйль-абесс, -- говорит таинственно Павел Матвеич, -- это у них вместо нашей ухи!
-- Ну уж! куда уж!
-- У нас уху-то подадут -- а?! Со стерлядью да с налимьими печенками... зо-ло-та-а-я! Да расстегаи к ней...
-- Что уж!
-- У меня коли уху готовят: сперва из мелких стерлядей бульон сделают, да луку головку туда бросят, потом сквозь чистое полотенце процедят да в этом-то бульоне уж и варят настоящую стерлядь! Так она так на зубах и брызжет!
-- Что уж!
-- А то буйль-абесс! А они даже и ее только по праздникам едят -- диковина!
-- И опять-таки: буйль-абесс эта -- совсем не уха, а соус!
-- Всё соусы! за что ни возьмись -- все соус!
-- Зато они в соусах -- мастера! то есть, впрочем, французы только... Мастера, бестии, соусы приготовлять!
-- Еще бы! субиз, морнё, беарнез, борделез... пальчики оближешь!
-- Хитер народ! настоящий провизии нет, так на соусах выезжают!
-- Настоящей провизией только у нас, в матушке-России, и можно разжиться!
-- Только у нас -- это верно! Насчет чего другого, а насчет провизии к нам приезжай!
Все трое затихают и погружаются в себя, словно отыскивая в тайниках души какую-нибудь новую провизию для сравнения. Надо, впрочем, сказать, что Сергей Федорыч вообще принимал довольно ограниченное участие в этом разговоре. Как человек новый, в некотором роде мещанин во дворянстве, он, во-первых, опасался компрометировать себя каким-нибудь слишком простым кушаньем, а во-вторых, находил, что ему предстоит единственный, в своем роде, случай поучиться у настоящих культурных людей, чтобы потом, по приезде в Непросыхающий, сделать соответствующие применения, которые доказали бы его знакомство с последними результатами европейской культуры.
-- Сравните теперь нашего цыпленка с ихним пуле! -- начинает Павел Матвеич.
-- Велика Федора, да дура! -- отзывается Василий Иваныч.
-- Наш ли цыпленок или ихний? Наш цыпленок -- робенок! его с косточками, с головой, со всем проглотить можно! У него и жир-то робячий! Запонируют, это, в сухариках да в сливочном масле заколеруют -- так это что!
Опять легкая пауза, в продолжение которой все трое сопят.
-- У нас цыпленка гречневой кашей, да творогом, да белым хлебом, да яйцом кормят -- ну, он и цыпленок! А у них чем кормят? Был я в жарден даклиматасьон -- там за деньги кормление-то это показывают -- срам смотреть!
-- Однако, и у них бывают... жирные бывают пуле!
-- Еще бы не жирные! будешь жирен, как стервятиной да дохлятиной кормить будут! Да и вообще... разве это цыпленок! Подадут дылду на стол, двоим вряд убрать, и говорят: пуле!
-- Пулярка -- это правильнее.
-- Коли пулярка, так и говори, что пулярка, а пуле, мол, пожалуйте в Россию кушать. Да опять и пулярка: наша ли пулярка или парижская -- об немецких уж и не говорю! Наша пулярка хоть небольшая, да нежная, тонкая, аромат у ней есть! а тамошняя пулярка -- большая, да пресная -- черта ли в ней, в этой преснятине! Только говорят: "Савёр да савёр!", а савёру-то именно и нет!
-- Ну, положим, пулярки у них все-таки еще бывают; а вот вы мне что скажите: где у них наша дичь?
При этом вопросе собеседники сначала изумленно переглядываются, потом безнадежно махают руками.
-- Наш рябчик, наш тетерев, наш дупель -- где они?
-- Утица наша... да кряковная! -- неосторожно вмешивается Сергей Федорыч и тотчас же стыдливо потупляет глаза.
По холодному блеску глаз, которыми взглянул на него Василий Иваныч, он убеждается, что сделал какой-то непозволительный промах. Утица, да еще кряковная... что такое утица? Филе де-каннетон -- еще пожалуй! это, быть может, даже на дело похоже! Крряковная! Даже Павел Матвеич, и тот как-то добродушно сконфузился при этом напоминании.
-- Тетерева-то, коли в кастрюльке да на чухонском масле зажарить, -- спешит Павел Матвеич переменить разговор, -- да подрумянить... да чтобы он в кастрюльке-то хорошенько вздохнул... ведь это -- что ж!
-- Да коли он не лежалый, да аромат этот в нем... ведь это -- что!
-- А рябчика-то на вертеле... да перчиком, да перчиком... бочка-то, бочка!
-- У нас тетерев, рябчик, дупель, вальдшнеп, куропатка, а у них -- кайль да кайль!
-- А по-нашему, кайль-то -- перепелка!
-- У нас дрозд, а по-ихнему -- грив. Думаешь, и бог знает что подают -- ан дрозд простой!
-- Ну, есть у них и пердро. Это ведь тоже недурно, особливо коли-ежели...
-- А вы попробуйте-ка каждый день зарядить пердро да пердро, так оно у вас, батюшка, в горле застрянет! Нет, у нас -- как можно! сегодня рябчик, завтра тетерев, послезавтра, пожалуй, пердро... Господи, а поросенок-то! об поросеночке-то и позабыли!
И все вдруг засмеялись, но так любовно, как будто блудного сына обрели.
-- Поросенка за границей днем с огнем не отыщешь! -- с знанием дела заявил Сергей Федорыч.
-- Им поросенок невыгоден. Я не один раз у Филиппа спрашивал: "Отчего у вас, Филипп, поросенка не подают?" -- "А оттого, говорит, что для нас поросенок невыгоден; мы его затем воспитываем, чтоб из него свинья или боров вышел -- тогда и бьем!"
-- А того не понимает, что свинья -- сама по себе, а поросенок -- сам по себе.
-- Поросеночка, да молочненького, да ежели с неделю еще сливочками подкормить... Это -- что же такое!
-- Кожица-то у него, ежели он жареный... заслушаешься, как она на зубах-то хрустит!
-- А я, признаться, больше люблю вареного... да тепленького, да чтоб сметанки с хренком...
-- В Английском клубе, в Москве, в прежние времена повар был... ах, хорошо, бестия, поросят подавать умел!
...
-- В целом свете такого раздолья не найдешь!
-- Опять же насчет провизии! наша ли еда или ихняя!
-- Я и сплю и вижу, как в Вержболово приедем! сейчас же ветчинки кусочек спрошу!
-- Вота! давеча перечисляли-перечисляли еду всякую, а про ветчину-то и позабыли!
-- А ветчина между тем... знаете ли, едал я ихнюю ветчину, и вестфальскую, и лионскую, и итальянскую, всякую пробовал, -- ну, нет, против нашей тамбовской куда жиже!
-- Помилуйте, наша ли свинья или ихняя! наша свинья -- чистая, хлебная, а ихняя -- что! Стервятиной свинью кормят, да еще требуют, чтоб она вкусом вышла! А ты сперва свинью как следует накорми, да потом уж с нее и спрашивай!
-- Трихин-то, трихин-то, чай, сколько в ихней ветчине!
-- Пожалуй, что, окромя трихин, ничего другого и нет. Признаться, я все время, как был за границей, как от огня, от ихней свинины бегал. Вот, стало быть, и еще один предмет продовольствия из реестрика исключить приходится.
-- Да и предмет-то какой!
-- Чего еще! Коли без опасения свинину употреблять -- хоть на сто манеров ее приготовляй! Ветчины захотелось: хошь провесную, хошь копченую -- любую выбирай! Свежая свинина по вкусу пришлась -- буженину заказывай, котлетки жарь, во щи свининки кусочек припусти! Буженина, да ежели она в соку -- ведь это что! Опять колбасы, сосиски -- сколько сортов их одних наберется! сосиски в мадере, сосиски с чесночком, сосиски на сливках, сосиски с кислою капустой, сосиски... э, да что тут!
Разговор внезапно оборвался. Эти перечисления до того взволновали моих спутников, что глаза у них заблестели зловещим блеском и лица обозлились и осунулись, словно под гнетом сильного душевного изнурения. Мне показалось, что еще одна минута -- и они совершенно созреют для преступления. К счастью, в эту минуту поезд наш начал мало-помалу уменьшать ход, и все сердца вдруг забились в виду чего-то решительного.
М.Е.Салтыков-Щедрин, "Благонамеренные речи"
