Петров, несколько успокоившийся после вчерашнего припадка, напряженно и странно всматривался в галок, переводя глаза на доктора и снова на галок. Егор Тимофеевич тоже замолчал и неодобрительно вглядывался в незаметно темневшее небо и в галок.
   — Хорошо теперь дома, — почему-то удивленно сказал он. — Пойти и сейчас, это, чаю выпить.
   — Они сюда летят, — сказал Петров.
   Он побледнел и слегка придвинулся к доктору Шевыреву.
   — И то пойдемте, — ответил доктор. — Георгий Тимофеевич, вы вперед.
   В этих словах Егору Тимофеевичу послышался призыв к власти. Он мужественно выпрямился и отчетливо зашагал, подражая руками движению барабанщика, бьющего в барабан, и выделывая голосом соответствующие звуки:
   — Там-тара-та-там! Там-тара-та-там!
   Так шел он впереди и барабанил, отчетливо отбивая шаги, а за ним, невольно в такт, шагали те двое. И Петров прижимался к доктору и все оглядывался назад — на беспокойную, растерянную стаю галок, на холодное, безнадежное, темнеющее небо.
   — Там-тара-та-там! Там-тара-та-там!
   Сторож издалека увидел доктора и широко распахнул двери. Первым, громко барабаня, с гордо закинутой головой, торжественно вступил Егор Тимофеевич. За ним, невольно шагая в такт, вошли те двое, и Петров обернулся в дверях, и на лице его был ужас.
   К ночи поднялся сильный ветер, гремевший железными листами на крыше, — и в эту ночь умер от страха Петров.

Леонид Андреев, "Призраки"

Огни когда сверкали, потрескивал мороз,
Торчал у продавщицы наружу только нос.
Она в громадных валенках, в тулупе и в платке
Всё жалобней и жалобней взывала на катке:

"В продаже есть мороженное,
В стаканчики положенное.
Отличное! Клубничное!
В пакетике! Брикетике! И даже... Даже эскимо!"

Бедняжку-продавщицу мне жаль от всей души.
Я тотчас к ней направил стальные бегоши.
Под чёрными ресницами зияла бирюза
И заглянул нечаянно в прекрасные глаза.

Я начал есть мороженное,
В стаканчики положенное.
Отличное! Клубничное!
В пакетике! Брикетике! И даже... Даже эскимо!

Внутри я стал холодный, как холодильник ЗИС,
Но сердце запылало, хоть нос был очень сиз.
И вот набравшись смелости, покуда был запал,
Решил я объясниться, но голос мой пропал!

Я столько съел мороженного,
В стаканчики положенного.
Отличного! Клубничного!
В пакетике! Брикетике! И даже... Даже эскимо!

Неделю проболел я и вновь сюда пришёл.
Но девушки в тулупе нигде я не нашёл.
Я все проспекты города, клянусь, Вам обойду
И всё, что ей не высказал скажу, когда найду...

О, где же ты, мороженное,
В стаканчики положенное?
Отличное! Клубничное!
В пакетике! Брикетике! О, где ж ты, эскимо?

"Зимняя песенка", пел А.И.Райкин

— Ничего вы не понимаете в царской жизни. Царь! Хочешь – мороженое, хочешь – пирожное... А он заборы красит!

М/ф "Вовка в тридевятом царстве"

«Догадал меня черт родиться с умом и талантом в России»

А.С.Пушкин

   Передо мной дымилась тарелка аппетитного с виду бульона. Я машинально потянулся за ложкой и заметил, что взявшая ложку рука – маленькая и черная, как эбонит. Я поднес ее поближе к глазам. Судя по тому, что я владел ею совершенно свободно, это была моя рука. Но как же она изменилась! Желая узнать, в чем дело, я привстал и увидел зеркало на противоположной стене. Там, в кресле-коляске, сидела молодая хорошенькая негритянка, вся забинтованная, в пижаме, с ошеломленным выражением лица. Я дотронулся до своего носа. То же самое сделало отражение в зеркале. Тогда я начал ощупывать лицо, шею, плечи, наткнулся на бюст и испуганно вскрикнул – не своим, тоненьким голосом:
   – Боже праведный!
   Медсестра кого-то отчитывала: почему не занавесили зеркало? Потом обратилась ко мне:
   – Вы Ийон Тихий, не так ли?
   – Ну да. То есть – да! да!!! Но что это значит? Вон та девушка – та негритянка?
   – Трансплантация. Другого выхода не было. Речь шла о спасении вашей жизни – то есть вашего мозга! – быстро, но отчетливо говорила сестра, взяв меня за руки.
   Я закрыл глаза. Снова открыл. Мне сделалось дурно. Вошел хирург; его лицо выражало крайнюю степень негодования.
   – Это еще что такое! – загремел он. – Только шока ему не хватало!
   – Он уже в шоке! – сообщила сестра. – Это все Симмонс, господин профессор. Говорила я ему: занавесь зеркало!
   – В шоке? Так чего же вы ждете? В операционную! – распорядился хирург.
   – Нет! Больше не надо! – закричал я.
   Никто не обращал внимания на мой девичий писк.

Станислав Лем, "Футурологический конгресс"