Как засмотрится мне нынче, как задышится?!
Воздух крут перед грозой, крут да вязок.
Что споётся мне сегодня, что услышится?
Птицы вещие поют — да все из сказок.

Птица Сирин мне радостно скалится,
Веселит, зазывает из гнёзд,
А напротив тоскует-печалится,
Травит душу чудной Алконост.

Словно семь заветных струн
Зазвенели в свой черёд —
Это птица Гамаюн
Надежду подаёт!

В.С.Высоцкий, "Купола"

   У царевны Марьяны была нянька Дарья.
   Пошла Дарья на базар, купила кенареечную птичку и повесила на окно. Царевна Марьяна в кровати лежит и спрашивает:
   — Нянька, а как птицу зовут?
   — Кенареечная.
   — А почему?
   — Потому что конопляное семя ест.
   — А где её дом?
   — На солнышке.
   — А зачем она ко мне прилетела?
   — Чтобы тебе песни петь, чтобы ты не плакала.
   — А если заплачу?
   — Птичка хвостом тряхнёт и улетит.
   Жалко стало царевне с птичкой расстаться, глаза Марьяна потёрла и заплакала.
   А птичка хвостом тряхнула, открыла клетку, шмыг за окно и улетела.

А.Н.Толстой, "Жар-птица"

Его звали Вага Колесо, и он был всемогущим, не знающим конкурентов главою всех преступных сил Запроливья – от Питанских болот на западе Ирукана до морских границ торговой республики Соан. Он был проклят всеми тремя официальными церквами Империи за неумеренную гордыню, ибо называл себя младшим братом царствующих особ. Он располагал ночной армией общей численностью до десяти тысяч человек, богатством в несколько сотен тысяч золотых, а агентура его проникала в святая святых государственного аппарата. За последние двадцать лет его четырежды казнили, каждый раз при большом стечении народа; по официальной версии, он в настоящий момент томился сразу в трех самых мрачных застенках Империи, а дон Рэба неоднократно издавал указы «касательно возмутительного распространения государственными преступниками и иными злоумышленниками легенд о так называемом Ваге Колесе, на самом деле не существующем и, следовательно, легендарном».

АБС, "Трудно быть богом"

На третий день играл я на полу
С моим мальчишкой. Кликнули меня;
Я вышел. Человек, одетый в черном,
Учтиво поклонившись, заказал
Мне Requiem и скрылся. Сел я тотчас
И стал писать — и с той поры за мною
Не приходил мой черный человек;
А я и рад: мне было б жаль расстаться
С моей работой, хоть совсем готов
Уж Requiem.

А.С.Пушкин, "Моцарт и Сальери"

     Маугли взглянул на Багиру — не сердится ли и она тоже  — и увидел, что глаза пантеры стали жестки, как два изумруда.
     — Ты   водишься   с   Обезьяньим   Народом  — с  серыми обезьянами, с народом, не знающим Закона,  с  народом,  который ест все без разбора? Как тебе не стыдно!
     — Балу  ударил  меня  по голове, — сказал Маугли (он все еще лежал на спине), — и я убежал, а серые обезьяны спустились с дерева и пожалели меня. А другим было все равно. — Он слегка всхлипнул.
     — Жалость  Обезьяньего  Народа!  —  фыркнул   Балу.   — Спокойствие  горного  потока! Прохлада летнего зноя! А что было потом, детеныш человека?
     — А потом... потом они дали мне орехов и  всякой  вкусной еды,  а потом взяли меня на руки и унесли на вершины деревьев и говорили, что я им  кровный  брат,  только  что  бесхвостый,  и когда—нибудь стану их вожаком.
     — У них не бывает вожака, — сказала Багира. — Они лгут. И всегда лгали.
     — Они были очень ласковы со мной и просили приходить еще. Почему  вы  меня  никогда  не  водили к Обезьяньему Народу? Они ходят на двух ногах, как и я. Они не дерутся  жесткими  лапами. Они играют целый день... Пусти меня, скверный Балу, пусти меня! Я опять пойду играть с ними.
     — Слушай,   детеныш!  — сказал  медведь,  и  голос  его прогремел, как гром в жаркую ночь.  —  Я  научил  тебя  Закону Джунглей — общему для всех народов джунглей, кроме Обезьяньего Народа,  который живет на деревьях. У них нет Закона. У них нет своего  языка,  одни  только  краденые   слова,   которые   они перенимают  у  других,  когда  подслушивают, и подсматривают, и подстерегают, сидя на деревьях. Их обычаи — не  наши  обычаи. Они  живут  без  вожака.  Они ни о чем не помнят. Они болтают и хвастают, будто они великий народ и  задумали  великие  дела  в джунглях, но вот упадет орех, и они уже смеются и все позабыли. Никто  в  джунглях  не водится с ними. Мы не пьем там, где пьют обезьяны, не ходим туда, куда ходят обезьяны, не охотимся  там, где  они  охотятся,  не  умираем там, где они умирают. Разве ты слышал от меня хотя бы слово о Бандар-Логах?
     — Нет, — ответил Маугли шепотом, потому что лес  притих, после того как Балу кончил свою речь.
     — Народ  Джунглей  не хочет их знать и никогда про них не говорит. Их очень много, они злые, грязные, бесстыдные и  хотят только  того,  чтобы Народ Джунглей обратил на них внимание. Но мы не замечаем их, даже когда они бросают орехи и сыплют  грязь нам на голову.

Р.Киплинг, "Маугли" ("Книга Джунглей")

   — ...Но, о сахиб, неужели правительство сошло с ума, что оно прислало к нам черную бенгальскую собаку? И неужели я должен служить ему? И неужели ты должен служить под его начальством? Что это значит?
   — Это приказ, — сказал Тэллентайр. Он ожидал нечто подобное. — Он очень умный с...сахиб.
   — Он сахиб! Он кала адми — черный человек, он недостоин бежать, держась за хвост осла горшечника. Все народы земли разоряли Бенгал. Так записано в книгах. Ты знаешь, когда нам, северянам, нужны были женщины или когда мы хотели грабить, куда мы шли? В Бенгал — куда же еще? Что это за детская болтовня о новом сахибе, да еще после Орд-сахиба!

Р.Киплинг, "Комиссар округа"

По утрам просыпаются птицы,
Выбегают в поле газели,
И выходит из шатра европеец,
Размахивая длинным бичом.

Он садится под тенью пальмы,
Обвернув лицо зеленой вуалью,
Ставит рядом с собой бутылку виски
И хлещет ленящихся рабов.

Мы должны чистить его вещи,
Мы должны стеречь его мулов,
А вечером есть солонину,
Которая испортилась днем.

Слава нашему хозяину европейцу,
У него такие дальнобойные ружья,
У него такая острая сабля
И так больно хлещущий бич!

Слава нашему хозяину европейцу,
Он храбр, но он не догадлив,
У него такое нежное тело,
Его сладко будет пронзить ножом!

Н.С.Гумилев, "Невольничья"

   Человек остановился, глядя в упор на Уолтера: в одной руке у него была серебряная лопаточка, на голове — засаленный и серый поварской колпак.
   — Шел бы ты отсюда, — сказал он.
   — Простите, сэр?
   — Я сказал, пляж для ниггеров вон там. — Человек кивнул в том направлении, не сводя при этом глаз с Уолтера. — Я не хочу, чтобы ты тут ошивался.
   Уолтер удивленно смотрел на этого человека.
   — Но это же Калифорния, — возразил он.
   — Ты что, препираться со мной вздумал? — спросил тот.
   — Нет, сэр, просто я сказал, что мы не на Юге, сэр.
   — Где я, там и Юг, — отрезал человек и пошел назад к своему ларьку, там он шлепнул несколько бургеров на решетку и яростно припечатал их своей лопаткой, сверля Уолтера огненным взглядом.

Рэй Брэдбери, «Куколка»

   — Какую работу вы ищете? — спросила хозяйка.
   Это было издевательством. Она сообразила только после того, как спросила. Отец подумал и засмеялся. Засмеялась м мать. Засмеялись и мы с братом. Мы смеялись все вместе.
   Ведь никто не спрашивал, какая работа нужна, просто нужно было найти работу, работу без названия, работу, вообще, чтобы можно было платить за газ и продукты, а может быть, при случае, покупать и мороженое.

Рэй Брэдбери, "Мотель вещей курицы" (тут, правда, речь не об идолах: действие рассказа происходит во время Великой депрессии)