- Хорошо. Теперь начинается танец, танец голода Каа. Сидите и смотрите.
   Раза два или три он прополз, делая большие круги и покачивая головой то вправо, то влево; потом стал свивать свое мягкое тело в петли, восьмерки, тупые треугольники, которые превращались в квадраты и пятиугольники; свертывался в виде холмика, и все время двигался без отдыха, без торопливости. В то же время слышалась его тихая, непрерывная жужжащая песнь. Воздух темнел; наконец, мрак скрыл скользящие изменчивые кольца змеи; слышался только шелест ее чешуи.

Р. Киплинг "Книга джунглей"

В  древние  пещеры мы  вошли  в скафандрах. Тягостное  чувство оставлял покинутый город с мостами через высохшее русло древней реки.
А. Казанцев "Фаэты".

Сначала из немногословных pеплик Вайс узнал, что Венеp - участник пеpвой миpовой войны, был тяжело pанен на Восточном фpонте и какой-то pусский солдат, тоже pаненый, полегче, взял его в плен, повел, а потом, после того как покуpили, сидя в осыпавшемся окопе, махнул pукой и ушел, забpав только винтовку Венеpа.
      Вайс сказал:
      - Значит, сpеди pусских попадаются хоpошие люди. Hо этот, навеpное, не был большевиком.
      Венеp долго не отвечал, будто увлеченный pаботой, потом спpосил:
      - Ты не знаешь, какое пpавительство пpедложило нам тогда миp?
      - Кажется большевики.
      - Кто же тогда был тот солдат, котоpый меня отпустил?

В. Кожевников "Щит и Меч".

Хитроумный Вовец часто ловил простодушного Колбаско, используя его природную склонность к азартным играм и спорам. «А мажем, — ни с того ни с сего вдруг говорил Вовец, — что ты мне сейчас не поставишь двести грамм!» «Мажем, что поставлю!» — оживлялся Колбаско, покрываясь красными пятнами. Шанс выиграть дармовую мазу настолько его захватывал, что он даже забывал выяснить, а что же он будет иметь в случае выигрыша. Но, уже подходя к буфетной стойке, он спохватывался и возвращался, задавая законный вопрос: «На что мажем?» — «На сто грамм!» — невозмутимо отвечал Вовец, поглаживая живот. И когда простодушный Колбаско приносил двести граммов, Вовец, разводя руками и призывая бога в свидетели, говорил: «Ты выиграл. Из этих двухсот сто бери себе, потому что я их тебе проиграл». Они выпивали, и тут до Колбаско доходило, что в результате выигранной им мазы он просто ни за что ни про что поставил Вовцу сто граммов… Но они были друзьями, и до драки дело почти никогда не доходило.

А. Арканов "Рукописи не горят".

Впрочем, главным стержнем его жизни всегда были женщины. Они липли к нему, как мухи. А когда они к нему почему-то переставали липнуть, он начинал к ним липнуть сам. Он уже был однажды женат, вынес из этого брака самые неприятные воспоминания и многочисленные уроки и с тех пор соблюдает в этом вопросе чрезвычайную осторожность. Короче говоря, бабник он был фантастический, и по сравнению с ним Вайнгартен, скажем, выглядел аскетом, анахоретом и стоиком. Но при всем том он никак не был грязным типом. К женщинам своим он относился с уважением и даже с восхищением и, по всей видимости, рассматривал себя всего лишь как скромный источник удовольствия для них. Никогда он не заводил двух возлюбленных одновременно, никогда не впутывался ни в склоки, ни в скандалы, никогда, по-видимому, никого из женщин не обижал. Так что в этой области у него со времени неудачной женитьбы все обстояло благополучно. До самого последнего времени.
    Сам он считает, что неприятности, связанные с пришельцами, начались у него с появлением какой-то гнусной сыпи на ногах. С этой сыпью он сразу же побежал к врачу, потому что всегда тщательно следил за своим здоровьем, отношение к болезням у него было европейское. Врач его успокоил, дал какие-то пилюли, сыпь прошла, но началось нашествие женщин. Они шли к нему косяками — все женщины, с которыми он когда-либо имел дело. Они толклись у него в квартире по-двое, по-трое, а в течении одного страшного дня их было даже пятеро одновременно. Причем, он решительно не мог понять, чего они от него хотят. Более того, у него создалось впечатление, что они и сами этого не знают. Они ругали и поносили его, они валялись у него в ногах, выпрашивая что-то непонятное, они дрались между собой как бешеные кошки, они перебили у него всю посуду, раскололи голубую японскую мойку, попортили мебель. Они закатывали истерики, они пытались травиться, некоторые угрожали отравить его. А ведь многие из них давным-давно уже были замужем, любили своих мужей и детей, и мужья тоже приходили к Губарю и тоже вели себя непонятно. (В этой части своего рассказа Губарь был особенно невнятен.)

АБС "За миллиард лет до конца света"

– Гумилев, поет, на выход!
– Нет здесь поэта Гумилева, – сказал я, вставая с нар и закрывая Библию. – Здесь есть поручик Гумилев. Прощайте, господа. Помолитесь за меня, – и я протянул книгу редковолосому юноше в студенческой тужурке.
Андрей Лазарчук, Михаил Успенский.  "Посмотри в глаза чудовищ".

С самого раннего возраста дочерям Исана рассказывают байку: «Одна семья задолжала грязному и отвратительному нищему. Вместо выплаты долга родители продали ему свою дочь, чтобы она жила с нищим и делила с ним ложе, пока долг не будет выплачен». «Мораль» этой притчи: почтительная дочь должна делать для родителей все, что угодно.

Джулия Мансанарес, Дерек Кент , "Привет, меня зовут Лон. Я вам нравлюсь? Реальная история девушки из Таиланда"

Если б у меня когда-нибудь был определенный и достаточный для жизни доход, мне не грозила бы опасность стать скупцом, твердо уверен в этом; я тратил бы весь свой доход, не стараясь его увеличить; но необеспеченность держит меня в страхе. Я обожаю свободу, ненавижу стеснение, нужду, подчинение. Пока есть деньги в моем кошельке, они обеспечивают мне независимость, избавляют меня от необходимости изощряться, чтобы добыть их вновь, а необходимость эта всегда приводила меня в ужас; я берегу их из боязни, что они придут к концу. Деньги, которыми обладаешь, – орудие свободы; деньги, за которыми гонишься, – орудие рабства.

Жан-Жак Руссо, "Исповедь"

Так или иначе — очень мало осталось жизни. Надо торопиться жить. Надо успеть хоть что-нибудь записать из того, как мы жили. Надо успеть полюбоваться собой, нарядиться, вкусить от природы, искусства и людей…
Не успеть! О, боже мой, не успеть!

Ольга Берггольц, "Ольга. Запретный дневник"