Настали другие времена, дома стали не просто большие,
не просто защита от дождя и холода, они должны были
радовать глаз. На той стороне реки стоит древнее здание с
на редкость стройной ампирной верандой, с колоннами и
фронтоном. Архитектура его отнюдь не безупречна, но все
же оно красиво и высится, как белый храм на фоне зеленых
холмов. И еще один дом привлек мое внимание. Это у самой
базарной площади. Двустворчатая парадная дверь украшена
старинными ручками и причудливой формы зеркалами в стиле рококо, но оправа у них покрыта каннелюрами а-ля Луи
Сез. Над дверью медальон с арабскими цифрами 1795 — вот
когда здесь начались перемены. В ту пору в этом маленьком
городке жили люди, которые без помощи пара и телеграфа
умели шагать в ногу со временем.
А потом начали строить дома для защиты от дождя и
холода, и ни для чего другого. Эти были и невелики и
некрасивы. Речь шла лишь о том, чтобы на швейцарский манер обеспечить кровом жену и детей, и больше ни о чем. У
этого никчемного альпийского народца, который за всю
свою историю никогда ничего не значил и никогда ничего не
совершил, мы научились поплевывать на внешний вид своего
жилища, коль скоро им не пренебрегают бродяжки-туристы.
Кому нужна храмовая красота и благолепие белого дома
среди зеленых холмов? Кому нужен большой-преболыной
дом, сохранившийся с времен Уле Ульсена Туре, когда из
него можно бы с легкостью наделать двадцать жилых домов?
Мы опускались ниже и ниже, мы падали глубже и глубже.
Зато сапожники ликуют, и не потому, что все мы теперь
равно велики, а потому, что все мы равно ничтожны. Пусть
так.

Кнут Гамсун, "Странник играет под сурдинку"

Я знаю - будет время, когда люди станут любоваться друг другом, когда каждый будет как звезда пред другим! Будут ходить по земле люди вольные, великие свободой своей, все пойдут с открытыми сердцами, сердце каждого чисто будет от зависти, и беззлобны будут все. Тогда не жизнь будет, а - служение человеку, образ его вознесётся высоко; для свободных - все высоты достигаемы! Тогда будут жить в правде и свободе для красоты, и лучшими будут считаться те, которые шире обнимут сердцем мир, которые глубже полюбят его...

М. Горький, "Мать"

Кум Тыква работал медленно и осторожно, боясь слишком быстро израсходовать все свои драгоценные кирпичи.
Он клал их один на другой так бережно, будто они были стеклянные. Он-то хорошо знал, чего стоит каждый кирпичик!
– Вот это, – приговаривал он, взяв один из кирпичей и поглаживая его, словно котёнка, – это тот самый кирпич, что я раздобыл десять лет тому назад к рождеству. Я купил его на те деньги, что припас на курицу к празднику. Ну, курятиной я полакомлюсь потом, когда кончу свою постройку, а пока обойдусь без неё.

Джанни Родари, "Приключения Чиполлино"

"И даже если работы не было, они не унывали... Я вспоминаю, когда мы сидели на хлебе и воде, папа Пету обычно брал из своей библиотеки...
— У вас была библиотека?
— Он называл так маленький ящичек, куда складывал сборники новых песен... Он покупал их и все знал наизусть. Так вот, когда в доме не было хлеба, он брал из своей библиотеки старую поваренную книгу и говорил нам: «А ну-ка посмотрим, что у нас сегодня на обед? Что выбираем? Вот это или это?..» И он нам читал названия самых вкусных блюд. Каждый выбирал по своему вкусу. Тогда папа Пету брал пустую кастрюлю и с потешными ужимками и шутками делал вид, будто кладет в кастрюлю все, что нужно для вкуснейшего рагу. А потом он делал вид, словно выкладывал рагу на пустое блюдо и подавал его на стол с такими потешными гримасами, что мы держались за бока. Потом он снова брал поваренную книгу и читал нам, к примеру, рецепт фрикасе из курицы, которое мы выбрали; у нас просто, слюнки текли, и под это чтение мы ели свой хлеб, хохоча как сумасшедшие."

Эжен Сю, "Парижские тайны"

Представим себе две библиотеки. Первая состоит из тысячи экземпляров «Энеиды» – её по праву считают превосходной книгой. Другая библиотека содержит тысячу книг разной ценности, и одна из них – «Энеида». Какая из двух библиотек лучше? Безусловно, вторая. Лейбниц приходит к выводу, что зло есть необходимое условие разнообразия мира.

Хорхе Луис Борхес, "Каббала"

Целыми вечерами колония хохотала до слез, наблюдая на дворе широкую имитацию запорожской жизни, — для этого большинство как следует штудировало «Тараса Бульбу». В такой имитации хлопцы были неисчерпаемы. То появится на дворе Карабанов в штанах, сделанных из театрального занавеса, и читает лекцию о том, как пошить такие штаны, на которые, по его словам, нужно сто двадцать аршин материи. То разыгрывается на дворе страшная казнь запорожца, обвиненного всей громадой в краже. При этом в особенности стараются сохранить в неприкосновенности такую легендарную деталь: казнь совершается при помощи киев, но право на удар кием имеет только тот, кто перед этим выпьет «кухоль горилки». За неимением горилки для колонистов, приводящих казнь в исполнение, ставится огромный горшок воды, выпить который даже самые большие питухи, водохлебы не в состоянии. То четвертый сводный, отправляясь на работу, подносит Буруну булаву и бунчук. Булава сделана из тыквы, а бунчук из мочалы, но Бурун обязан принять все эти «клейноды» с почтением и кланяться на четыре стороны.
Так проходило лето, а запорожский проект оставался проектом, ребятам уж и играть надолело.

"Педагогическая поэма"

— Куда лезешь, язевый лоб! […язевый лоб! — Язевый — клейменый.] — ворчал один угрюмый, высокий арестант, сухощавый и смуглый, с какими-то странными выпуклостями на своем бритом черепе, толкая другого, толстого и приземистого, с веселым и румяным лицом, — постой!

Достоевский."Записки из мертвого дома"