Форум "Д и л и ж а н с ъ"

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Форум "Д и л и ж а н с ъ" » Литературные беседы » Еда и кухня в литературе


Еда и кухня в литературе

Сообщений 261 страница 280 из 1020

261

Те самые корочки в блокаду. Вадим Шефнер. "Сестра печали".

Я осторожно залез на свое хлипкое сооружение и ухватился за край печи.
      -- Что там? -- спросила Леля снизу. Голос ее звучал глухо и надломленно.
      -- Тут целый райпищеторг! -- ответил я. За зубчатым бордюром из зеленоватых изразцов, покрытые слоем пыли, навалом лежали хлебные огрызки и банки из-под сгущенного молока -- все Володькина работа.
      Сперва я взялся за банки. Стал бросать их вниз. Они звонко падали на метлахские плитки, весело подпрыгивали, раскатывались во все стороны по комнате. Перед тем как бросить, я их осматривал. В каждой на дне лежал слой высохшей сгущенки; на внутренних стенках выпукло блестели молочные подтеки. В некоторых совсем не было пыли внутри -- эти выглядели очень аппетитно. Я попробовал облизать одну такую, но сразу же порезал язык о рваные края. Во рту появился солоновато-железный привкус, но кровь сочилась еле-еле, ее было во мне не так уж много. Леля молча стояла внизу. Она учащенно дышала, будто только что взбежала сюда по лестнице, -- это видно было по струйкам пара, вырывающимся из-под одеяла.
      -- Вот видишь, не зря мы пришли сюда,--сказал я ей. -- А сейчас подай мне мешкотару, хлеб на пол не годится бросать... Не бойся, я тут крепко держусь... И, знаешь что, закрой-ка дверь на ключ. Ведь тут хлеб...
      -- У тебя руки, наверно, совсем окоченели? -- спросила Леля, подавая мешок.
      -- Мерзнут, но ничего... Скоро мы поедим... Дежурный, напитай меня, ибо я изнемогаю от любви к пище, как говорит Костя.
      Я начал класть в мешок хлебные огрызки. Их было много. Некоторые были словно в мышиной шкурке, так покрыла их пыль; те, что лежали пониже, казались совсем чистыми. Кое-где на высохшем мякише виднелись оттиски Володькиных зубов. "А мы-то, охламоны, вечно ругали Володьку за эту привычку забрасывать корки на печку",-- размышлял я, сдувая пыль с огрызков и кладя их в мешок.

0

262

- Сегодня я, Прасковья Осиповна, не буду пить кофию, - сказал Иван Яковлевич, - а вместо того хочется мне съесть горячего хлебца с луком.
   (То есть Иван Яковлевич хотел бы и того и другого, но знал, что было совершенно невозможно требовать двух вещей разом, ибо Прасковья Осиповна очень не любила таких прихотей.) "Пусть дурак ест хлеб; мне же лучше, - подумала про себя супруга, - останется кофию лишняя порция". И бросила один хлеб на стол.
   Иван Яковлевич для приличия надел сверх рубашки фрак и, усевшись перед столом, насыпал соль, приготовил две головки луку, взял в руки нож и, сделавши значительную мину, принялся резать хлеб. Разрезавши хлеб на две половины, он поглядел в середину и, к удивлению своему, увидел что-то белевшееся. Иван Яковлевич ковырнул осторожно ножом и пощупал пальцем. "Плотное! - сказал он сам про себя, - что бы это такое было?"
   Он засунул пальцы и вытащил - нос!.. Иван Яковлевич и руки опустил; стал протирать глаза и щупать: нос, точно нос! и еще казалось, как будто чей-то знакомый...

Николай Васильевич Гоголь "Нос"

0

263

"Мороженно!" Солнце. Воздушный бисквит.
Прозрачный стакан с ледяною водою.
И в мир шоколада с румяной зарею,
В молочные Альпы, мечтанье летит.

Но, ложечкой звякнув, умильно глядеть -
И в тесной беседке, средь пыльных акаций,
Принять благосклонно от булочных граций
В затейливой чашечке хрупкую снедь...

Подруга шарманки, появится вдруг
Бродячего ледника пестрая крышка -
И с жадным вниманием смотрит мальчишка
В чудесного холода полный сундук.

И боги не ведают - что он возьмет:
Алмазные сливки иль вафлю с начинкой?
Но быстро исчезнет под тонкой лучинкой,
Сверкая на солнце, божественный лед.

Осип Мандельштам

0

264

В два часа дня мы прибыли на станцию Айша в 160 километрах от Джибути, то есть на половине дороги. Там буфетчик-грек приготовляет очень недурные завтраки для проезжающих. Этот грек оказался патриотом и нас, как русских, принял с распростертыми объятьями, отвел нам лучшие места, сам прислуживал, но, увы, из того же патриотизма отнесся крайне неласково к нашему другу турецкому консулу. Мне пришлось отвести его в сторону и сделать надлежащее внушение, что было очень трудно, так как он, кроме греческого, говорил только немного по-абиссински.
После завтрака нам было объявлено, что поезд дальше не пойдет, так как дождями размыло путь, и рельсы висят на воздухе. Кто-то вздумал сердиться, но разве это могло помочь. Остаток дня прошел в томительном ожидании, только грек не скрывал своей радости: у него не только завтракали, у него и обедали.

Н.С. Гумилев "Африканский дневник"

0

265

Что царские повара! — С обедов этих никогда сытым не возвращался. А я прежде так думал — закормят во дворце. Первый раз поехал и соображаю: какой уже тут ужин — и прислугу отпустил. А вышло что? Убранство, сервировка — одна красота. Сели, — суп подают: на донышке зелень какая-то, морковки фестонами вырезаны, да все так на мели и стоит, потому что супу-то самого только лужица. Ей богу, пять ложек всего набралось. Сомнение взяло: быть может, нашего брата писателя лакеи обносят? Смотрю — нет, у всех такое же мелководье. А пирожки? — не больше грецкого ореха. Захватил я два, а камер-лакей уж удирать норовит. Попридержал я его за пуговицу и еще парочку снял. Тут вырвался он и двух рядом со мною обнес. Верно, отставать лакеям возбраняется.
Рыба хорошая — форели; ведь гатчинские, свои, а такую мелюзгу подают, — куда меньше порционного! Да что тут удивительного, когда все, что покрупней, торговцам спускают. Я сам у Каменного моста покупал.
За рыбою пошли французские финтифлюшки. Как бы горшочек опрокинутый, студнем облицованный, а внутри и зелень, и дичи кусочки, и трюфелей обрезочки — всякие остаточки. На вкус недурно. Хочу второй горшочек взять, а блюдо-то уже далеко. Что же это, думаю, такое?
Здесь только пробовать дают?!
Добрались до индейки. Не плошай, Иван Андреевич, здесь мы отыграемся. Подносят. Хотите верьте или нет — только ножки и крылушки, на маленькие кусочки обкромленные, рядышком лежат, а самая то птица под ними припрятана и не резанная пребывает. Хороши молодчики! Взял я ножку, обглодал и положил на тарелку. Смотрю кругом. У всех по косточке на тарелке. Пустыня пустыней… И стало мне грустно-грустно, чуть слеза не прошибла. А тут вижу, царица-матушка печаль мою подметила и что-то главному лакею говорит и на меня указывает… И что же? Второй раз мне индейку поднесли. Низкий поклон я царице отвесил — ведь жалованная. Хочу брать, а птица так не разрезанная и лежит. Нет, брат, шалишь — меня не проведешь: вот так нарежь и сюда принеси, говорю камер-лакею. Так вот фунтик питательного и заполучил. А все кругом смотрят — завидуют. А индейка-то совсем захудалая, благородной дородности никакой, жарили спозаранку и к обеду, изверги, подогрели!
А сладкое! Стыдно сказать… Пол-апельсина! Нутро природное вынуто, а взамен желе с вареньем набито. Со злости с кожей я его и съел. Плохо царей наших кормят, — надувательство кругом. А вина льют без конца. Только что выпьешь, — смотришь, опять рюмка стоит полная. А почему? Потому что придворная челядь потом их распивает.
Вернулся я домой голодный-преголодный… Как быть? Прислугу отпустил, ничего не припасено… Пришлось в ресторацию поехать. А теперь, когда там обедать приходится, — ждет меня дома всегда ужин. Приедешь, выпьешь рюмочку водки, как будто вовсе и не обедал…»

Из письма Крылов А. М.  Тургеневу И.С.

0

266

Проходя вдоль буфета первого класса,  я поглядел на розовые окорока, на белого  молочного поросенка,  который лежал,  распластавшись на  пуховике из
гречневой каши,  на жареных кур с  зеленым горошком,  на блестящие и  пухлые коричневые пирожки с  начинкой из вареного мяса и  риса,  на ломти багрового
копченого языка,  на фаршированного судака, который как бы плавал в дрожащем прозрачном желе.  Мне так  захотелось отведать хоть капельку этих лакомств, что я потерял всякое самообладание: съел кусочек буженины с огурцом,  выпил три стакана холодного густого молока с пенкой и со свежими пирожками и затем съел  еще  два  начиненных желтым заварным кремом пирожных и  запил все  это стаканом компота из сушеных фруктов.
     Но,  уже выйдя с  вокзала на свежий воздух,  я  почувствовал раскаяние.
"Вот транжира! - ругал я себя. - С таким аппетитом и до Киева не доехать". И еще стыдно мне было очень оттого, что я позволил себе такое буржуйство в то
самое время, когда наши хлопцы питались не ахти как. Щи из кислой капусты да чечевица на второе -  вот обычное меню обедов в  общежитии.  И  бобы,  бобы,
бобы!  На  ужин бобы,  на завтрак,  перед работой бобы и  даже на сладкое по воскресеньям бобы с какой-то приторной подливкой из патоки.  Правда,  Никита
Коломеец утешал нас,  что в  бобовых культурах много фосфора и  от этого мы, несомненно,  будем умнее,  но всякий из нас, конечно, предпочел бы променять
проклятые бобы на  порцию хороших котлет или  на  гуляш с  перцем и  горячей картошкой.

В.П. Беляев "Старая крепость"

0

267

В большой комнате ставились в несколько рядов длинные столы. По подаянии на стол кушанья объявлялось царю: „Государь! Кушанье подано!“ — Тогда он отправлялся в столовую, садился на возвышенном месте; подле царя садились его братья или митрополит, там вельможи, чиновники и простые воины, отличенные заслугами.
Первым блюдом всегда были жареные лебеди. За обедом разносили кубки с мальвазией и другими греческими винами. Государь посылал со своего стола кушанье в знак особой милости отличенному им гостю, а он должен был им кланяться. Во время обедов вели разговоры без принуждения. Вкушали серебряными ложками, которые сделались в России известными с конца Х века. Любопытно, что самым торжественным блюдом, предназначенным лишь именитым гостям, была „голова баранья или свиная“. Голова, отваренная в воде с пряностями, и поданная с хреном, смешанным со сметаной, считалась самым лакомым блюдом. Гостю предоставлялось право самому срезать кусочки мяса и раздавать их лишь тем, кто был мил его сердцу или же по дипломатической необходимости.
При царских обедах находились крайчий, чашник и чарошнки; каждый из них смотрел за своевременным подаванием кушанья и напитков; но сверх их назначались еще к столу особые чиновники, которые должны были „встолы смотреть и встолы высказывать“. Они подавали за столами ковши или чаши, кому государь приказывал. Поднося знатному боярину ковш с вином, именовали его с прибавлением „ста“ или „су“, например, если имя его Василий. — „Василий-ста! Великий государь жалует тебя чашею“. Тот, приняв ее, выпивал стоя и кланялся, а подносивший докладывал царю: „Василий-ста выпил чашу, челом бьет“. Менее знатных именовали: „Василий-су“, остальных без всякого прибавочного окончания просто Василий.
Ели много и основательно, подчас, не выходя со двора хозяина по многу дней. Соответственно античному ритуалу, когда переевший гость уходил подальше с павлиньим или фазаньим пером, чтобы пощекотать горло и освободить желудок, в России на задних дворах ставились высокие козлы наподобие тех, что изготовляются для пилки дров. Задыхающийся от переедания человек ложился на них животом и, опустив голову, слегка раскачивался, опорожняя желудок. После чего вновь отправлялся за стол, поскольку еды было не просто много, а очень много.
Если прежде пища разносилась на глиняных и деревянных тарелках и подносах, то к XVI веку уже сложилась традиция, когда на приемах гости пили из золотых сосудов и ели из золотых и серебряных блюд. Слуги во время обеда не менее трех раз переменяли свое платье. Обыкновенный обед мог продолжаться до ночи, а у Иоанна IV — до рассвета. Обычно на таких пирах присутствовало от шестисот до семисот гостей. Причем, так отмечались даже не особенные события (вроде взятия Казани), но и абсолютно рядовые. В Кремлевских палатах обедали как-то разом две тысячи ногаевских воинов.

А. Терещенко

0

268

Через несколько часов мы встретили паровоз и две платформы, подвозившие материалы для починки пути. Нас пригласили перейти на них, и еще час мы ехали таким примитивным способом- Наконец, мы встретили вагон, который на следующее утро должен был отвезти нас в Дире-Дауа. Мы пообедали ананасным вареньем и печеньем, которые у нас случайно оказались, и переночевали на станции. Было холодно, слышался рев гиены. А в восемь часов утра перед нами в роще мимоз замелькали белые домики Дире-Дауа.

Н.С. Гумилев "Африканский дневник"

0

269

А сосиски для собак, чо ли? - А кто, внезапно почуяв запах колбасы, все равно - кровяной или же ливерной, не схватит ее за шиворот? Я ее видел - увы! - когда глаза мои мне еще светили. - А koekebakk'и [блины (флам.)] на андерлехтском масле есть? На сковородке они шипят, на зубах хрустят, съел - и кружку пива хлоп, съел - и кружку пива хлоп! - А мне яичницу с ветчиной или ветчину с яичницей, верных подруг моей глотки! - А дивные choesel'и [тушеное мясо кусочками (флам.)] есть? Эти горделивые мяса плавают среди почек, петушьих гребешков, телячьих желез, бычьих хвостов, бараньих ножек, среди уймы луку, перцу, гвоздики, мускату, и все это долго тушилось, а соус к ним - три стакана белого вина. - Нет ли у вас божественной вареной колбасы? Она такая кроткая, что когда ее лопаешь, - она - ни слова. Нагорает она к нам прямо из Luyleckerland'а [во фламандском фольклоре - сказочная страна с молочными реками и кисельными берегами], из сытного края блаженных бездельников, вылизывателей бессмертных подливок. Но где вы, листья осени минувшей? - Мне жареной баранины с бобами! - А мне свиные султаны, сиречь ушки! - А мне четки из ортоланов, только пусть, там заместо "Отче наш" будут бекасы, а заместо "Верую" - жирный каплун.

На это им трактирщик с невозмутимым видом сказал:

- Вам подадут яичницу из шестидесяти яиц, путеводными столбами для ваших ложек послужат пятьдесят жареных дымящихся колбасок, которые увенчают эту гору снеди, омывать же ее будет целая река dabbelpeterman'а

[сорт крепкого пива (флам.)].

У бедных слепцов потекли слюнки.

- Давай нам скорей и гору, и столбы, и реку, - сказали слепцы.

А члены братства "Толстая Морда" и их супруги, сидя вместе с Уленшпигелем, толковали о том, что для слепых это пирушка невидимая и что бедняги теряют половину удовольствия.

Как скоро трактирщик и четыре повара принесли яичницу, процветавшую петрушкой и настурцией, слепцы набросились на нее и стали хватать руками, но трактирщик, хоть и не без труда, разделил ее поровну и разложил по тарелкам.

Лучницы невольно расчувствовались, видя, как изголодавшиеся слепцы, причмокивая от удовольствия, глотают колбаски, точно устрицы.

Dobbelpeterman низвергался к ним в желудки, будто водопад с высокой горы.

Подчистив тарелки, они тотчас же потребовали koekebakk'ов, ортоланов и еще какого-нибудь жаркого.

Вместо этого трактирщик принес им огромное блюдо с отменной подливой, в коей плавали бычьи, телячьи и бараньи кости. По тарелкам он их уже не раскладывал.

Обмакнув куски хлеба в подливку, а затем погрузив в нее руки по локоть, слепцы извлекали оттуда обглоданные телячьи и бараньи ребра да лопатки, даже бычьи челюсти, но ничего больше, по каковой причине каждому пришло в голову, что все мясо захватил сосед, и они принялись изо всех сил лупить друг друга костями по лицу.

Члены братства "Толстая Морда", от души посмеявшись, в конце концов сжалились над слепцами и переложили часть своей снеди к ним на блюдо, и теперь уже слепцы, нашаривая себе оружие в виде кости, натыкались кто на дрозда, кто на цыпленка, кто на жаворонка, а кто и на двух сразу, меж тем как жалостливые бабочки запрокидывали им головы и, не жалея, лили в глотки брюссельское вино, слепцы же, стараясь нащупать, откуда льются потоки амброзии, хватали бабочек за юбки и тащили к себе. Но юбки мгновенно выскальзывали у них из рук.

Итак, слепцы хохотали, жрали, хлестали, распевали. Иные, почуяв женщин, в порыве страсти бегали как сумасшедшие по комнате, но плутовки увертывались и, прячась за "толстомордых братьев", кричали: "Поцелуй меня!" Слепцы целовали, да только не женское личико, а какого-нибудь бородача, и при этом неукоснительно получали тычка.

"Толстомордые братья" тоже затянули песню. И развеселившиеся бабочки, глядя на их веселье, улыбались довольной и умиленной улыбкой.

Хозяин, решив, что слепцам пора кончать гульбу, сказал:

- Поели, попили, а теперь с вас семь флоринов.

Шарль де Костер "Легенда об Уленшпигеле"

0

270

У ребят дыханье перехватило, когда он взялся за буханку. Давно, сколько лет не бывало в их доме такого богатства.
Коричневая, хорошо пропеченная корочка аж запищала, заскрипела под его пальцами. И вот что значит настоящая мука – ни единой крошки не упало на стол.
Легко, с истинным наслаждением развалил он буханку пополам – век бы только и делал это, – затем одну из половин разрезал на четыре равные пайки.
Танюшке – пайка, Петьке – пайка, Гришке – пайка. Федьке…
Рука Михаила на секунду задержалась в воздухе.
Мать, не привыкшая к такому расточительству, взмолилась:
– Ты хоть бы понемножку. Они хоть сколько смелют.
– Ладно. – Пайка со стуком легла перед Федькой. – Пусть запомнят победу. Михаил поднял глаза к отцовской карточке. – Это мне начальник лесопункта Кузьма Кузьмич подбросил буханку. Уже перед самым отъездом. "На, говорит, помяните отца. Вместях раньше работали".
Мать и Лизка прослезились. Петька и Гришка, скорее из вежливости, чтобы не огорчить старшего брата, поглядели на полотенце с петухами. А Татьянка и Федька, с остервенением вгрызаясь в свои пайки, даже и глазом не моргнули.
Слово «отец» им ничего не говорило.

Ф.А. Абрамов "Две зимы и три лета"

+1

271

– Да, – согласился Ламме, – но где ты найдешь мясо на этом жалком суденышке? На королевских судах в мясоед четыре раза в неделю дают мясное и три раза – рыбное. Кстати о рыбе: клянусь Богом, эта мочалка только зря распаляет мне кровь, мою бедную кровь, которая скоро вся вытечет из меня вместе с другой жидкостью. А у них там и пиво, и сыр, и похлебка, и винцо. Да, там есть все для угождения их чрева: и сухари, и ржаной хлеб, и пиво, и масло, и копченый окорок. Да, да, все: и вяленая рыба, и сыр, и горчица, и соль, и бобы, и горох, и крупа, и уксус, и постное масло, и сало, и дрова, и уголь. А нам недавно воспретили забирать чей бы то ни было скот – хоть мещанский, хоть поповский, хоть дворянский. Мы едим селедку и пьем дрянное пиво. Горе мне! Я всего лишен: и ласки жены, и доброго вина, и dobbelebruinbier’a, и сытной пищи. В чем же наша отрада?

Шарль де Костер "Легенда об Уленшпигеле"

0

272

Рощин пообедал и пил вино. Поезд уходил  в  четыре  утра,  -  он  решил пробыть здесь до трех, а там будет  видно...  Ему  было  тепло,  в  голове
слегка шумело.
   Официант,  -  татарин  из  московского  невозвратного   "Яра",   старый знакомый, - часто подходил, брал из ведра бутылки и, нагнувшись,  наливая,
говорил:
   - Извините, Вадим Петрович, я все к вам пристаю... Вспомнишь  Москву... Эх! Видите, как здесь живем. Во сне даже снится эта шушера...

А.Н. Толстой "Хождение по мукам"

0

273

И семь раз на дню моряки и солдаты могли наблюдать, как Ламме подходит к монаху с каким-нибудь новым блюдом.

– Вот бобы с фландрским маслом. Ты когда-нибудь ел такие в монастыре? А ведь ты размордел – и то сказать: у нас на корабле не тощают. Чувствуешь, какие подушечки отросли у тебя на спине? Скоро будешь обходиться без тюфяка.

Поднося монаху другое блюдо, он говорил:

– А вот тебе koekebakk’и по-брюссельски. Во Франции они называются крепами, а эти не черные, не траурные – наоборот: белые, и хорошо подрумянились. Видишь, как с них масло капает? Вот так же из твоего пуза скоро жир потечет.

– Да я не голоден, – говорил монах.

– Ешь, ешь! – говорил Ламме. – Это ведь, ваше обжорство, не ржаные блины, а пшеничные, крупитчатые, ваше четырехподбородие! Эге-ге, да у тебя уже и пятый растет! Сердце мое радуется. Ешь!

– Оставь ты меня в покое, пузан! – говорил монах.

Ламме свирепел.

– Твоя жизнь в моих руках, – говорил он. – Неужто ты предпочитаешь веревку полной миске гренков с гороховым пюре? Я тебе сейчас принесу.

Немного погодя Ламме являлся с миской.

– Гороховое пюре любит хорошую компанию, – говорил он, – поэтому я подбавил сюда немецких knoedel’ей: это такие вкусные шарики из муки – их надо бросать живыми в кипяток; правда, для желудка они тяжелы, но зато от них жиреют. Ешь сколько влезет. Чем больше съешь, тем больше доставишь мне удовольствия. Только, пожалуйста, не делай вида, что ты сыт по горло, не отдувайся, как будто ты объелся, – знай себе ешь! Лучше есть, чем висеть на веревке, – как по-твоему? Покажи-ка ляжку! Тоже разжирела: два фута семь дюймов в обхвате! Ни с каким окороком не сравнится!

Через час он опять вырастал перед монахом.

– Вот девять голубей, – говорил он. – Этих безвредных птичек, доверчиво летавших над кораблем, убили для тебя. Не побрезгуй! Я положил внутрь кусочек масла, хлебного мякиша, тертого муската и гвоздики, истолченной в медной ступке, которая блестит, как твоя кожа. Его светлость солнце счастливо, что может отразиться в таком ясном лике, как твой, а ясен он из-за жира, из-за толстого слоя жира, коим ты всецело обязан мне.

Пятый раз Ламме приходил к монаху с waterzoey.

– Ты любишь рыбную солянку? – спрашивал он. – Море тебя и несет, море тебя и кормит – больше оно и для самого короля не в состоянии сделать. Да, да, пятый подбородок у тебя заметно растет, причем слева он у тебя прибавил больше, нежели справа. Придется подпитать обездоленную сторону – недаром Господь сказал: «Будьте справедливы ко всякому». А какая может быть справедливость, ежели жир распределяется неравномерно? На шестую трапезу я принесу тебе ракушек – этих устриц бедноты. В монастыре их готовить не умеют: прокипятят – и сейчас же начинают есть. Нет, кипячение – это только пролог. После кипячения с них нужно снять скорлупку, положить их нежные тельца в кастрюльку и долго тушить с сельдереем, мускатом и гвоздикой, а подливка должна быть такая: пиво с маслом, и к ним еще надо подать поджаренные в масле гренки. Так я эти самые ракушки для тебя и приготовил. За что дети должны всю жизнь благодарить родителей? За кров, за ласку, а главное – за пищу. Стало быть, ты должен любить меня, как своих родителей, и брюхо твое должно испытывать ко мне сыновнюю благодарность. Чего ж ты так злобно пучишь на меня свои буркалы?

Сейчас я еще принесу тебе сладкого-сладкого пивного супа, заправленного мукой и засыпанного корицей. Знаешь, для чего? Для того, чтобы жир твой стал совсем прозрачным и чтобы он трясся под кожей. Он уже и сейчас виден, когда ты волнуешься. Однако бьют вечернюю зорю. Спи спокойно и о завтрашнем дне не заботься. Можешь быть уверен, что завтра ты вновь обретешь жирную пищу и своего друга Ламме, который не преминет тебе ее изготовить.

– Уйди! Дай мне помолиться Богу! – просил монах.

– Молись, – говорил Ламме, – молись под веселую музыку храпа! От пива и от сна ты еще разжиреешь, здорово разжиреешь! Я в восторге.

И, сказавши это, Ламме шел спать.

А моряки и солдаты говорили ему:

– С какой стати ты раскармливаешь этого монаха? Ведь он тебя ненавидит!

– Не мешайте мне, – отвечал Ламме. – Я делаю великое дело.

Шарль де Костер "Легенда об Уленшпигеле"

0

274

Рассудительная и сметливая маркиза велела в самых учтивых выражениях ответить ему, что, мол, добро пожаловать, что это для нее честь неслыханная. Но потом ей все-таки показалось странным: что бы это значило, что король вознамерился посетить ее в отсутствие мужа? Она пришла к мысли, что его привела к ней молва об ее красоте, и в своем предположении не ошиблась. Со всем тем, будучи женщиною бесстрашною, порешила она принять короля с честью и, послав за добрыми людьми, не пошедшими на войну, по их совету отдала надлежащие распоряжения; что же касается обеда и съестных припасов, то это она взяла на себя. Она велела изловить всех кур в округе, а поварам своим наказала изготовить блюда для королевского стола только из этих самых кур. Итак, в назначенный день прибыл король, и маркиза встретила его с великою торжественностью и честью. Как же скоро король увидел ее, она показалась ему несравненно прекраснее, добронравнее и благовоспитаннее, нежели он представлял ее себе со слов рыцаря, и он не мог налюбоваться ею и превозносил ее до небес, чувство же его к ней тем быстрее росло, чем яснее ему становилось, что маркиза превзошла все его ожидания. Отдохнувши в покоях, разубранных ради такого почетного гостя, король вышел к обеду и сел рядом с маркизой, прочие же сели за другие столы, заняв места соответственно своему званию.

Джованни Боккаччо "Декамерон"

0

275

Нашла удивительное письмо. Оно написано Иваном Филипповичем Кудиновым в 1871 году до женитьбы на дочери Липецкого купца Серафиме Алексеевне Лопуховой. Иван Филиппович был очень уважаемым жителем Задонска, много лет выбирался в земские гласные, входил в состав попечительского совета Задонской женской гимназии. 
Но письмо это довольно большое, но интересное... С вашего позволения размещу его в полном объеме в нескольких сообщениях.

0

276

Задонский триумвират, в своём обычном вечернем заседании, раскапывая предания старины глубокой, дошел до того времени, когда ты, благодетельною судьбою, поставлен был в необходимость питаться задонским воздухом, и припоминая твое общество, вечера - с бесконечным рамсом, с непрерывного пренья споров, скандалов, чтением придумок- произведения пламенной страсти и оригинальную не по одному только содержанию, но и по расположению их на пункты, преславное списывание этих документов, восхитительные последствия этого списывания, бал, на который по милейшим законам приличий нельзя было являться в одних портках. Эх, черт возьми, как я недоволен на себя в эту минуту за то, что я не поэт, ударил бы по всем струнам бандуры, иль как там лиры что ль, да навалял бы из этого материальца таких стихов, чтобы как не в рот - то спасибо, ну да и проч. и проч. ПОЛОЖИЛ: увековечить эти священные воспоминания юности, глупости и сумасбродства, сообщив заочно тебе свои впечатления, вызванные ими, с полной уверенностью, что ты, как истинный повеса, прочитав сию хортию, вполне разделишь и почтишь память их достойным образом - смехом, во всю ширь твоего горла, а не то отлучен будеши страны десныя.

Итак:

" Единственный, беспечный,

Теперь в отставках, был военный",

Николай Михайлович, теперь перейдем к последнему прошедшему. Нет уже Русского Инвалида, что бросил меч Марса и опять вступил под знамена Меркурия, избрав театром своих действий опять Ливны.

Мы с особенным интересом следили за твоим положением в последнее время, и с нетерпением ожидали развязки этой проклятой военной комедии, и как только услыхали, что последний акт ее разыгрался, и ты бесславно отступил от Воронежа, что мы так были искренне этому рады, что не больше радовались бы, если бы ты в чине фельдмаршала взял Париж. А, впрочем, удивительно, как это ты променял такое почетное звание на бесславие. Судя по тем заслугам, какие ты оказал отечеству на боевом поприще в такой короткий срок ты бы, говоря словами Грибоедова:

"С твоим умом, храбростью, талантом,

Если б службу продолжал, наверняка,

Был бы Московским комендантом".
Ну, значит, судьбе неугодно было вручить тебе жезл фельдмаршальства и поставить твое имя наряду с Рымникскими, а с другой стороны жаль, что ты не заехал в Задонск, здесь бы мы самым наилучшим образом отпраздновали твое возвращение из пленения вавилонского и торжественным образом предали бы анафеме всё, что только пахнет солдатчиной, ну да если ты приедешь когда-нибудь в Задонск, мы об этом попомним.

Ну брат, теперь пошире раскрывай уши, да слушай со вниманием, мы тебе поведаем такую штуку, от которой от удивления у тебя глаза выпрут пупом, поведаем не какую-нибудь сказку о сером волке, а об истинном событии, совершившемся у нас этим постом, событии, которое вероятно по своей небывальщине, новизне и характеру займет самую почетную страницу в истории Задонска, о событии, заставившем Задонцев на несколько дней отложить всякое попечение, забыть все пересуды, сплетни на которых они обыкновенно в досужее время оттачивали свои языки.

Короче сказать, мы, т.е. объяство наше, дали обед губернатору, да не обед, а пир Валтасаровский, как увидишь. Поводом к такому торжеству послужило следующее обстоятельство: Трубецкой, как тебе быть может известно, переводится из Воронежа на другое место, ну, желая отблагодарить его общество наше в собрании своем постановило: увековечить в памяти потомства Его Сиятельство за то, что он, гласит общественный приговор соединяя с мудростью правителя гуманность высокопросвещенного человека, постоянно, с неусыпной деятельностью заботился, яко отец чадолюбивый, об общественных нуждах и интересах города Задонска.

Тут же, у кого-то родилась мысль дать по примеру воронежцев, прощальный обед губернатору; предложение было принято, явился на стол листок, и каждый, от трудов своих, принес посильную лепту на алтарь гастрономии.

Немедленно отправилась депутация в Воронеж с предложением титула и с приглашением на обед. То и другое Его С-ву, вероятно, пришлось по вкусу, а последнее, надо полагать, в особенности, и лишь только изреклось слово согласия, загремела струна и из русской кладовой - Москвы, как бы по действию волшебной лампы Алладина из Тысячи и одной ночи явились произведения весны и юга: свежие огурцы, салаты зеленый и красная капуста, а что в Задонске было, когда это известие принесла струна, что ни в сказке сказать, ни пером написать, все засуетились, все заговорили, только и было толку везде что об обедах: когда он будет, где он будет, кто там будет и что там будет.

0

277

Кухня нашего метр-д’-отеля превратилась в ад или на меньший конец в кузницу вулкана. Фаланга поваров, набранная чуть ли не со всего уезда, денно и нощно заливала, обливала, переливала и наливала. Осетров, стерлядей, кур, рябчиков, фазанов переделывала в какие-то фрикасе да пепансе, алярусы да гарниры, и еще во что-то, чего уж я ни вспомнить, ни выговорить не могу, так хитро и мудрено. Стой! Стой! забыл еще вот что и, кажется, самое главное, какую-то еще спаржу варили! - да, знай наших! Обед этот должен был происходить в зале Мирового съезда, полиция, помещающаяся в одном здании, тоже на время ступила свои владения. Вакх воссел во храме Олпиды! Накануне этого праздника, к руку приложившим к сей подписке, были разосланы пригласительные билеты. При этом благоразумые распорядители этого бала нашли необходимым всех гостей прежде всего собрать воедино, сделать им перекличку и потом уже всем кагалом отправить их к месту назначения. Так и сделали. Обед назначался в 6 час., а в 5 части пешие и конные начали стекаться в доме Попова, и когда собрались все, тогда вся эта смесь одежд и лиц, разместившаяся как могла по саням, потянулась длинною вереницею, как свадебный поезд, потреблять дары Божии, заставляя останавливающихся прохожих при созерцании этого необычайного зрелища догадываться в чем дело.
Приехали. При входе в залу каждый из нас был приятно поражен вкусом, с каким был набран стол, имевший форму буквы П. Как чинно, с какою строгой симметрией, и как картинно были расставлены бутыленции с дарами Бахуса, стаканы, рюмки, бокалы, вазы, канделябры, ну, одно слово, хоть самого царя Гороха сажай за этот стол. А нам-то только бы смотреть на него и учить географию. Вот Франция в шампанском с Сен-жульеном, за нею рядом вслед Мадера с Тенгерифом, Германия в Рейнвенне, Лиссабонское с Венгерским, Делафронтен с Бордосским, потом Швейцария в сыру, Голландия в сельдях, с фазанами. Кавказ и Крым со своими фруктами, с зеленым виноградом, а там на сушь ввалились моря и реки, океаны со своими навагами, миногами, осетрами и стерлядями и с донскими бирючками, словом:

«Чего нема на тiй ярмарци».

Не было, я полагаю, только одной тюленины с моржовиной. Кроме того, в сторонке стоял еще маленький стол, самым исправным образом нагруженный тем, что обыкновенно носит название закуски, т.е. икра разнородная, сардины, сыры и всё что способствует в наше удовольствие. И на всё это нужно было только смотреть до времени - разыгрывать роль лисицы с виноградом. После этого можешь вообразить, с каким нетерпением эти алчущие и жаждущие дожидали князя, не потому, чтобы он был особенно нужен, а потому, что без него нельзя было начать.

0

278

К счастью нашему Его С-во не заставил себя долго дожидать, и тотчас же после обычного приветствия и церемонии поведена была атака на маленький стол, в которой задонцы доказали блистательным образом, что они не одну капусту умеют есть. Покончив со столиком, армия, воспламененная уж, переменила фронт и устремила свои взоры на П, ожидая сигнал на приступ. Сигнал был дан, начался приступ. Ужасный приступ! Русская храбрость соединилась с яростью бенгальских тигров! Это ураган, который все на пути ломает, низвергает, уничтожает и разрушает. Смотря на эту картину, поневоле придешь к убеждению, что взятие Очакова или Гуниба русским стоило не усилия, а плевка. Поставь на вершины Гибралтара побольше бочек с сивухой, скомандуй – взять! и не защитят его ни силы ада.
Так было и здесь. Единственная преграда, отделяющая стол от осаждающих, стулья – вмиг была уничтожена, еще секунда и победители уже хозяйничали за П. Вот тут-то пошла работа, да и было над чем. Саввин превратился не в акулу, а в какую-то истребительскую машину. Почти до половины обеда тишина была нарушаема только звоном тарелок, ножей и вилок, это значило, что Задонцы не дремали, но с первым выстрелом искрометного всё вдруг переменилось, загремели тосты, полилось шампанское, и застонала вся земля. Первый тост, как следует, провозглашен был за Государя, потом Государыню, Императорскую фамилию, а там пошли сыпаться как из мешка гороха и за процветание г. Задонска, за соединение его железным путем с центром России, за какую-то его блестящую будущность и за назначение его, кажется, в столичные города , ну и всего не припомнишь и на все это общественная батарея из 80 глоток ревет такое ощутительное ура, что на том берегу Дона догадывались о чем-то необыкновенном, происходящем в Задонске. И вот, в одну из таких минут общего ораторского увлечения, Саввин и задумал было сказать не спич какой-нибудь, а просто спицу из какой-нибудь допотопной колесницы, чтобы, по его выражению, одурачить всех, да вот беда, при нем не оказалось приличной темы, забыл все в старом сюртуке, он к нам, ребята, дайте мне тему, мы не дали и великая мысль умерла прежде появления ее на свет. Но жаль, что не было в буфете тем, Саввин бы из ней такое бы зелье приготовил, что все бы с ума бы посошли, вспомни только его вопрос: где был кит во время потопа? – и ты согласишься с нами.

0

279

Ликование долго происходило и после обеда, в конце концов славянская натура вот как расходилась, что только и слышно было – подавай! Шампанского! и еще бы немного, дошло бы и до трепака, да князь поторопился уехать, прощание было прекрасное: излияния – винные и сердечные соединились вместе, лобызаниям не было конца, речи напутственные, благодарственные сыпались градом. Князь тоже, в свою очередь, наобещал нам всего, чего только не пожелаем, исключая, конечно, царства небесного и в заключении сказал, что задонское общество с быстротою паровоза летит на путь прогресса. Ага! Вот что значит наварить спаржи и наделать трюфелей. Видно, что Его С-во с гуманизмом высокопросвещенного человека, соединяет еще отличный вкус гастронома.

Такие–то брат, вещи, творятся у нас в Задонске!

Ну, на сцене, собственно, нашей-то жизни нового ничего нет и декорации одни и те же.

Непрерывные чаепития и регулярное посещение обеден и всенощных и наконец вечерние заседания, характер и программа суждений которых тебе известны, впрочем в последнее время в них преобладал характер политический и преимущественно Франко-Прусская война.

Вот если бы ты нас в это время послушал, ты бы покачал головой и непременно сказал: бедная Франция, как жаль, что ты не имеешь у себя такого триумвирата, никогда не и пропала? ты, если бы он восседал на местах твоих Гамбетт?, Тыров и Трош?
Этот последний - сволочь, морда, говорит, Саввин и погубил все дела, что не сделал вылазки в надлежащем размере, внимая глаголам нашего оракула, находим, что он прав. Потом, конечно, разговор принимает незаметным образом не слишком целомудренный оборот, в особенности как то нетерпимой седьмой заповеди, начинаются рассказы о встречах, похождениях, приключениях, в которых один отброшен назад под Седан, другому подана карета, третий на черных прокачен. Но, не взирая на все эти злополучия и неудачи, на основании непреложной истины: под горой не взял - на горе возьмешь, созидаются вновь планы (которые вновь разрушаются), составляются прожекты – никогда не осуществляющиеся, становятся стихи, в которых редко разве попадет какая-нибудь крошка; ну и вроде этого, потом нас Саввин гонит и мы отправляемся на покой, в котором, я полагаю, и ты сильно нуждаешься, прочитав эту галиматью. Прощай, желаем тебе всех благ, не забывай триумвирата.

С галиматьи списав и набело писав,
Кандидат на все должности.
Ив. Кудинов
17 марта 1871года.

Письмо предоставлено внуком Ивана Филипповича Кудинова - Александром Александровичем Кудиновым.

+1

280

Блестящая находка, Леди Осень! Браво!

0


Вы здесь » Форум "Д и л и ж а н с ъ" » Литературные беседы » Еда и кухня в литературе