Обед был простой и довольно короткий, вопреки нормандским обычаям. Какая-то неловкость связывала гостей. Только у священников, мэра да четверых приглашенных фермеров прорывалось кое-что от той грубой веселости, которой полагается сопровождать свадьбы.
   Смех, казалось, угас, и только мэр оживлял его своими словечками. Было около девяти часов; собрались пить кофе. На первом дворе под яблонями начался сельский бал. В открытое окно был виден весь праздник. Фонари, развешанные на ветвях, придавали листьям серо-зеленый оттенок. Крестьяне и крестьянки водили хоровод и горланили мотив какой-то дикой пляски, которой слабо аккомпанировали два скрипача и кларнетист, примостившиеся на кухонном столе вместо эстрады. Шумное пение крестьян иногда совсем заглушало звук инструментов; слабая музыка, прерываемая неистовыми голосами, казалось, падала с неба обрывками, клочками рассеянных нот.
   Два больших бочонка, окруженных пылающими факелами, утоляли жажду толпы. Две служанки были заняты тем, что неустанно полоскали в ушате стаканы и чашки и подставляли их, еще мокрые от воды, под краны, откуда текла или красная струя вина, или золотая струя прозрачного сидра. И разгоряченные танцоры, спокойные старики, вспотевшие девушки - все толкались, протягивали руки, чтобы схватить какую-либо посудину и, запрокинув голову, выпить крупными глотками тот напиток, который они предпочитали.
   На одном столе лежали хлеб, масло, сыр, колбаса. Каждый время от времени проглатывал кусок. И этот здоровый, бурный праздник под сводом освещенных листьев пробуждал в угрюмых гостях зала желание так же танцевать и пить из утробы этих больших бочек, закусывая ломтем хлеба с маслом и головкой лука.
   Мэр, отбивавший такт ножом, воскликнул:
   - Черт возьми! Вот весело, прямо как на свадьбе Ганаша.
   Пробежал сдержанный смешок. Но аббат Пико, прирожденный враг светской власти, возразил:
   - Вы, вероятно, хотели сказать: как на свадьбе в Кане?
   Но мэр стоял на своем:
   - Нет, господин кюре, я знаю, что говорю; если я сказал Ганаш, так значит, Ганаш.

Ги де Мопассан "Жизнь"

Мэри Поппинс достала из сумки большую бутыль с ярлыком: «Принимать по чайной ложке перед сном!»
      — Это ваше лекарство? — спросил Майкл встревоженно.
      — Нет, твоё, — сказала Мэри Поппинс, сунув ему ложку под самый нос.
      Майкл, как он ни был ошеломлён, сморщился и начал протестовать:
      — Я не хочу! Мне не нужно! Я не буду!
      Но Мэри Поппинс не сводила с него взгляда, и вдруг Майкл почувствовал, что невозможно смотреть на Мэри Поппинс и не слушаться. Было в ней что-то странное и необыкновенное, от чего делалось и страшно, и весело!
      Ложка придвинулась ещё ближе. Майкл сделал глубокий вздох, закрыл глаза и глотнул.
      Блаженная улыбка расплылась по всей его мордашке. Восхитительно! Он проглотил лекарство и чмокнул языком.
      — Клубничное мороженое! — сказал он в восторге. — Вот это да! Ещё, ещё, ещё!
      Но Мэри Поппинс всё с тем же строгим выражением уже наливала новую порцию — для Джейн. Серебристая желтовато-зелёная жидкость наполнила ложку. Джейн снадобье тоже понравилось.
      — Лимонный сок с сахаром, — сказала она и облизала губы. Но, увидев, что Мэри Поппинс направляется с бутылкой к Близнецам, она попыталась её остановить: — Пожалуйста, не надо! Они ещё маленькие! Им это вредно!
      Однако на Мэри Поппинс это не произвело ни малейшего впечатления. Бросив предостерегающий, свирепый взгляд на Джейн, она поднесла ложку к губам Джона.
      Он с жадностью проглотил питьё, пролив несколько капель на свой нагрудник, и Джейн и Майкл увидели, что на этот раз в ложке было молоко. Потом получила свою порцию Барбара; она почмокала губами и облизала ложку два раза.
      А затем Мэри Поппинс налила новую дозу и торжественно приняла её сама.
      — Пунш с ромом, — сказала она, причмокнув, и заткнула бутылку пробкой.

Памела Трэверс "Мэри Поппинс"

Дворецкий объявил, что ленч подан, и они пошли вниз.
— Надеюсь, вы не останетесь голодны, — сказала Джулия. — У нас с Майклом очень плохой аппетит.
И действительно: на столе их ждали жареная камбала, котлеты со шпинатом и компот. Эта еда могла утолить законный голод, но не давала потолстеть. Кухарка, предупрежденная Марджори, что к ленчу будет еще один человек, приготовила на скорую руку жареный картофель. Он выглядел хрустящим и аппетитно пахнул. Но ел его только гость. Майкл уставился на блюдо с таким видом, словно не совсем понимал, что там лежит, затем, чуть заметно вздрогнув, очнулся от мрачной задумчивости и сказал: нет, благодарю. Они сидели за длинным и узким обеденным столом, Джулия и Майкл на торцовых концах, друг против друга, в величественных итальянских креслах, молодой человек — посредине, на не очень удобном, но гармонирующем с прочей мебелью стуле. Джулия заметила, что он посматривает на буфет, и наклонилась к нему с обаятельной улыбкой.
— Вам что-нибудь нужно?
Он покраснел.
— Нельзя ли мне ломтик хлеба?
— Конечно.

Сомерсет Моэм "Театр"

Провозились мы в этом домике аккурат до обеда. Пока вернулись в управление, пока я бегал сдавать «беретту» на экспертизу, пока… В общем, как говорят наши клиенты, «пока суд да дело», наступил уже и вечер. Казенная столовая закрылась, а в платный буфет для ночной смены мне путь заказан – «деньга карман пусто-пусто». Опять придется жрать китайскую лапшу для огнеедов, сушеную. Или пельмени, отмороженные. Потому что ничего другого в доме нет.

Владимир Серебряков и Андрей Уланов "Из Америки – с любовью"

Поскольку французы предпочитают пить  красное  вино,  он  предпочитал исключительно его серьезному мужскому напитку  водке.  Запив  в  парадняке красным рагу и паштет, приготовленные матерью по  списанному  рецепту,  он чувствовал, что вкусил сегодня вполне французскую трапезу.
     Сложнее оказалось с луковым супом. "Книга о вкусной и здоровой  пище" рецепта не давала. Димка сам разварил лук  в  лохмотья,  бухнул  в  мутную водичку поболе соли, перца и лаврового листа (французская кухня острая)  и через силу выхлебал  ложкой;  прочие  домочадцы,  отведав  и  сплюнув,  от деликатеса мягко отказались.
     Апофеозом гастрономических изысков явилась варка лягушек.  Нацапав  в болоте десяток квакух, Димка улучил час, когда  дома  никого  не  было,  и приволок добычу на кухню. Не будучи дилетантом, он знал, что  едят  только задние лапки,  с  дрожью  отделил  их  и  разместил  в  суповой  кастрюле, помолившись, чтобы мать не узнала. Определив готовность, скомандовал себе: "Пора!" - и действительно сунул в  рот  маленькую,  похожую  на  цыплячью, лапку и сжал челюсти,  но  тут  здоровый  русский  организм  воспротивился насилию над своей природой, желудок лягушек отверг; Димка отпился холодной водичкой и помыл в кухне пол. И еще долго стыдился своего тайного позора.

Михаил Веллер "Хочу в Париж"

— Ну-с! Что, болваны? Доостолопились, хулиганы, брандахлысты, голубятники?! У-у, «хохландия»!.. Голодранцы! При всей честной гимназии ошельмую, головотяпы! Шарлатаны! Галахи! Лодыри! Эй, чей это там дурацкий затылок? А-а, это твой, Гавря? Я, кстати, ведь и о тебе говорю. Чего рожу воротишь? Сам — первейший оболтус! Ну, что? Стыдно небось, обормоты? Мерзавцы! Оборванцы! Я еще доберусь до вас, прохвосты. Сидите вот теперь всем классом без обеда. А дома-то обед ждет. Щи горячие. Говядина жареная. Дух идет. — И инспектор щелкал языком и крутил носом. — Что? Хочется жрать? То-то и оно-то. А дома еще батька зад взгреет. Обязательно. Я записку специальную пошлю: спустите, дескать, вашему сыну штаны и всыпьте ему в задний кондуит по первое число… Нечего смеяться, лоботрясы. Шалопаи! Го-ло-во-ре-зы! Безобедники! Срам!

Лев Кассиль "Кондуит и Швамбрания"