В воротах стоял большой стражник с пикой в  руках  и  зорко  поглядывал кругом.  Кругом  же творился некий вялый бедлам -пауза такая после бурного шабаша. Кто из чертей, засунув руки в карманы узеньких  брюк,  легонько  бил копытцами  ленивую  чечетку,  кто  листал  журналы с картинками, кто тасовал карты... Один жонглировал черепами. Двое в углу учились  стоять  на  голове.
Группа чертей, расстелив на земле газеты, сидела вокруг коньяка и закуски - выпивали.  А  четверо  -  три музыканта с гитарами и девица -стояли прямо перед стражником; девица красиво  пела  "Очи  черные".  Гитаристы  не  менее красиво  аккомпанировали  ей.  И  сама-то  девица  очень  даже  красивая, на красивых копытцах, в красивых штанах... Однако стражник спокойно смотрел  на нее - почему-то не волновался. Он даже снисходительно улыбался в усы.
     - Хлеб да соль! - сказал Иван, подходя к тем, которые выпивали.
     Его оглядели с ног до головы... И отвернулись.
     - Что же с собой не приглашаете? - жестко спросил Иван.
     Его опять оглядели.
     - А что ты за князь такой? - спросил один, тучный, с большими рогами.
     -  Я князь такой, что если счас понесу вас по кочкам, то от вас клочья полетят. Стать!
     Черти изумились... Смотрели на Ивана.
     - Я кому сказал?! - Иван дал ногой по бутылкам. - Стать!!

В.М. Шукшин "До третьих петухов"

— Малыш, убери локти со стола, — сказала мама. — Положить тебе цветной капусты?
— Нет, лучше умереть, чем есть капусту!
— Ох! — вздохнул папа. — Надо сказать: «Нет, спасибо».
«Чего это они так раскомандовались мальчиком, который стоит сто тысяч миллионов», — подумал Малыш, но вслух этого не высказал.
— Вы же сами прекрасно понимаете, что, когда я говорю: «Лучше умереть, чем есть капусту», я хочу сказать: «Нет, спасибо», — пояснил он.
— Так воспитанные люди не говорят, — сказал папа. — А ты ведь хочешь стать воспитанным человеком?
— Нет, папа, я хочу стать таким, как ты, — ответил Малыш.

Астрид Линдгрен "Карлсон, который живет на крыше"

– Что угодно господам офицерам? – выплыл из полумрака официант.
– Столик на двоих, – заявил Герман и не глядя наступил мне на ботинок.
– Прошу вас.
Усаживаясь за столик, я прикинул длину свисающей скатерти – и наугад выбросил пострадавший ботинок.
Герман издал еле слышный стон. Насколько секунд мы молча испепеляли друг друга взглядами. Потом «Эллочка» схватил салфетку и поднес ее к лицу. Я отвернулся.
– Совсем как в добрые старые времена, – донеслось из-под салфетки сквозь сдавленное хихиканье.
– Точно. – Я притворился, что внимательно изучаю меню. – Совсем как в харчевне у Пшздецкого.
– Ага. С пивом и сосисками.
– Точно. А помнишь, как Марек приволок под полой бутылку «смирновки» и вылил ее в пиво?
– И потом пытался отодрать палочку от буквы «ша»?
– И мы с трудом отодрали его от стенки. А помнишь, как мы скинулись на «Татру»?
– Ну и развалюха же была!
– Но ведь ездила, – возразил Герман.

Владимир Серебряков и Андрей Уланов "Из Америки – с любовью"

Нонна пришла с базара нагруженная, как дромадер. И тут началось...
     Не будем описывать всего,  что варилось и жарилось на плите, томилось в духовке,  остывало на балконе.  Обе они -  и мать и дочь - умаялись так, будто бегали в  кроссе на  приз местной молодежной газеты.  Но  к  четырем часам Нонна,  приняв душ,  была  свежа,  тщательно одета,  и  на  лице  ее появилось обычное замкнутое выражение.  Александра Борисовна пошла в  свою комнату полежать немного.
     Ур пришел ровно в четыре. Нонна, отворив дверь, не сразу узнала его:
     - Господи, это ты?!
     - Это я,  господи,  -  засмеялся Ур  и  протянул ей  коробку зефира в шоколаде.
     - Правильно сделал, что сбрил бороду, - одобрила она. - Проходи сюда.
     Что-то было в нем новое. Гладко выбритое лицо со светлой, незагорелой полосой на  месте бороды как бы утратило прежнее наивное выражение.  Глаза смотрели невесело. На Уре были серые брюки и белая дырчатая тенниска.
     Он  удивленно взглянул на  уставленный закусками стол -  на  заливную рыбу и паштет.
     - Ты каждый день так обедаешь?

Е.Л. Войскунский, И.Б. Лукодьянов "Ур, сын Шама"

Проклиная задержку, я пешком пошел на постоялый двор и заказал на обед холодного цыпленка и вина. Гоф был всего в нескольких милях от этой деревни, и я мог надеяться, что мне еще до наступления ночи удастся доставить бумаги князю, а утром отправиться во Францию, везя на груди письма к императору. А теперь послушайте, что произошло со мной на постоялом дворе в Лобенштейне. Принесли цыпленка и вино, и я после бешеной скачки жадно набросился на них, как вдруг услышал в прихожей у самой своей двери, невнятные голоса и шум. Сначала я подумал, что это крестьяне перессорились за стаканом вина, и предоставил им самим улаживать свои дела. Но вдруг сквозь угрюмое, низкое гудение голосов до моих ушей долетел звук, который поднял бы Этьена Жерара с одра смерти. Это был горестный женский плач. Нож и вилка со звоном полетели на пол, и в мгновенье ока я очутился в гуще толпы, которая собралась за дверью. Там был толстомордый хозяин и его белобрысая жена, два конюха, горничная и несколько крестьян. Все они, женщины и мужчины, были красные и злые, а среди них, бледная, с глазами полными ужаса, но с гордо поднятой головой, стояла самая прелестная женщина, какую когда-либо видел Этьен Жерар.

Артур Конан Дойль "Подвиги бригадира Жерара"

Тщательный обыск подарил мне пачку сухариков (потерянную месяц назад) и пару сосисок, которые я после недолгого раздумья решил считать условно-съедобными. Я поставил их на огонь, а сам принялся заглушать веселое бульканье кипятка нудливым аккомпанементом электробритвы.
Допив холодный позавчерашний чай и с отвращением дожевав сосиску, я выскочил из-за стола. Сорок пять минут. Надо лететь.
Летел я недалеко. До машины. Как только я распахнул дверцу, как мне в лицо пахнул милый алкогольный аромат. Дивная смесь чего-то дорогого и многоградусного. Поэтому на дорогу я выехал, опустив до предела оба стекла и ни на метр не превышая безопасных сорока верст в час.
То ли дорожный сквознячок сделал свое дело, то ли у меня просто притупился нюх, но, подъезжая к гостинице, я уже не чувствовал запаха, да и сам проветрился настолько, что при беглом осмотре мог сойти за человека. Чтобы окончательно замести следы, я купил в гостиничном ларьке мятный леденец и воспользовался лестницей вместо лифта.

Владимир Серебряков и Андрей Уланов "Из Америки – с любовью"

Пираты вернулись в лагерь. Они ликовали. Они гордились той почётной известностью, которая выпала на их долю. Им было лестно, что они причинили всему городу столько хлопот. Они наловили рыбы, приготовили ужин и съели его, а потом стали гадать, что теперь говорят и думают о них в городке, и при этом рисовали себе такие картины общего горя, на которые им было очень приятно смотреть. Но когда тени ночи окутали их, разговор понемногу умолк; все трое пристально смотрели в огонь, а мысли их, видимо, блуждали далеко-далеко.

Марк Твен "Приключения Тома Сойера"

здорово проголодался, только разводить костер мне было никак нельзя, потому что они могли увидеть дым. Я сидел, глядя на пороховой дым, и прислушивался к выстрелам. Река в этом месте доходит до мили в ширину, а в летнее утро смотреть на нее всегда приятно, так что я проводил бы время очень недурно, глядя, как ловят мой труп, если бы только было чего поесть. И тут я вдруг вспомнил, что при этом всегда наливают ртуть в ковриги хлеба и пускают по воде, потому что хлеб всегда плывет прямехонько туда, где лежит утопленник, и останавливается над ним. Ну, думаю, надо смотреть в оба: как бы не прозевать, если какая-нибудь коврига подплывет ко мне поближе. Я перебрался на иллинойсский край острова; думаю – может, мне и повезет. И не ошибся: гляжу, плывет большая коврига, и я уже было подцепил ее длинной палкой, да поскользнулся, и она проплыла мимо. Конечно, я стал там, где течение ближе всего подходит к берегу, – настолько-то я смыслил. Через некоторое время подплывает другая коврига, и на этот раз я ее не упустил. Я вытащил затычку, вытряхнул небольшой шарик ртути, запустил в ковригу зубы. Хлеб был белый, какой только господа едят, не то что простецкая кукурузная лепешка.
      Я выбрал хорошенькое местечко, где листва была погуще, и уселся на бревно, очень довольный, жуя хлеб и поглядывая на пароходик. И вдруг меня осенило. Говорю себе: уж, наверно, вдова, или пастор, или еще кто-нибудь молился, чтобы этот хлеб меня отыскал. И что же, так оно и вышло. Значит, правильно: молитва доходит, – то есть в том случае, когда молятся такие люди, как вдова или пастор; а моя молитва не подействует. И, по-моему, она только у праведников и действует.

Марк Твен "Приключения Гекльберри Финна"