— Как по-твоему, через сколько часов я умру? — спросил он.
      — Что?
      — Сколько мне еще осталось жить?
      — Ты не умрешь. Что за глупости!
      — Нет, я умру. Я слышал, как он сказал сто два градуса.
      — Никто не умирает от температуры в сто два градуса. Что ты выдумываешь?
      — Нет, умирают, я знаю. Во Франции мальчики в школе говорили, когда температура сорок четыре градуса, человек умирает. А у меня сто два.
     Он ждал смерти весь день; ждал ее с девяти часов утра.
      — Бедный Малыш, — сказал я. — Бедный мой Малыш. Это все равно как мили и километры. Ты не умрешь. Это просто другой термометр. На том термометре нормальная температура тридцать семь градусов. На этом девяносто восемь.
      — Ты это наверное знаешь?
      — Ну конечно, — сказал я. — Это все равно как мили и километры. Помнишь? Если машина прошла семьдесят миль, сколько это километров?
      — А, — сказал он.
     Но пристальность его взгляда, устремленного на спинку кровати, долго не ослабевала. Напряжение, в котором он держал себя, тоже спало не сразу, зато на следующий день он совсем раскис и то и дело принимался плакать из-за всякого пустяка.

Э.Хемигуэй, "Ожидание".

     - А меня погубила бумага, - сказал мистер Сменгль.
     -  Вероятно,  торговали  писчебумажными   товарами,   сэр?   -   наивно осведомился мистер Пиквик.
     - Торговал писчебумажными товарами? Нет, черт бы меня подрал! Так низко я никогда не опускался.  Никакой  торговли.  Под  "бумагой"  я  подразумеваю расписки.
     - О, вы употребляете это слове в таком смысле? Понимаю, - сказал мистер Пиквик.
     - Черт возьми! Джентльмен должен быть  готов  к  превратностям  судьбы, продолжал Сменгль. - В чем же дело? Вот я  сижу  во  Флитской  тюрьме.  Так. Прекрасно. Ну, так что же? От этого мне не хуже, правда?
     - Еще бы! - отвечал мистер Майвинс.
     И он был совершенно прав, ибо мистеру Сменглю отнюдь не стало хуже, ему стало даже лучше, ибо для того,  чтобы  попасть  в  тюрьму,  он  без  затрат приобрел некоторые драгоценности, давным-давно заложенные ростовщику.

Ч.Диккенс, "Посмертные записки Пиквикского клуба".

Закурю-ка что ли папиросу я,
Мне бы, парню, жить да не тужить!
Полюбил я девушку курносую
И теперь не знаю как мне быть.
Ох, неприятность!

Сколько раз дежурил у конторы я,
Чтоб махнуть с порога ей рукой,
Заглянуть в глаза ее, которые
Навсегда смутили мой покой.
Ох, неприятность!

Не такая вовсе уж красавица,
А проходит мимо, не глядит!
То ли ей характер мой не нравится,
То ли не подходит внешний вид...
Ох, неприятность!

Закурю-ка что ли папиросу я,
Никогда я, братцы, не курил!
Полюбил я девушку курносую
Да, видать, напрасно полюбил.

Был такой советский хит.

Совершенно естественная ассоциация: разумеется, эту песню авторы вспомнили.

Эх! Вдоль по Питерской,
По Тверской-Ямской,
Да ох, ой!
По Тверской-Ямской
Да с колокольчиком.

Эх! Едет миленький
Сам на троечке.
Эх! И едет, лапушка,
Да во поддевочке.

Утверждается, что песня записана с голоса и ее авторы неизвестны.

Продолжим в том же духе 

Вот кто-то с горочки спустился
Наверно милый мой идет
На нем защитна гимнастерка
Она с ума меня сведет.
На нем защитна гимнастерка
Она с ума меня сведет.

На нем погоны золотые
И яркий орден на груди
Зачем зачем я повстречала
Его на жизненном пути.
Зачем зачем я повстречала
Его на жизненном пути.

              Русская народная песня.

За два года до войны тихо жила деревушка Улым. Лесозавода еще не было, сплавного участка тоже, кирпичных домов и в задумках не имелось; в колхозе имени Ленина председательствовал умный, спокойный и простоватый мужик Петр Артемьевич Колотовкин, которого колхозники помоложе звали дядя Петра. В деревне был один велосипед – у продавца сельповского магазина, одни наручные часы – большие, с крепкой решеткой над циферблатом, переделанные из карманных, – у Анатолия Трифонова. Парикмахерской в деревне не было, стриг улымчан школьник Васька Коршунов, человек капризный. Если бывал не в настроении, то употреблял в дело бараньи ножницы, которые больно щипались; а если был весел, то доставал с припечка обыкновенные – эти шли мягче, веселее.

             Мой любимый Виль Липатов "Еще до войны"

Трудно было человеку
Десять тысяч лет назад,
Он пешком ходил в аптеку,
На работу, в зоосад.
Он не знал велосипеда,
Слепо верил в чудеса,
Потому что не изведал
Всех достоинств колеса,
Колеса.

Солнце на спицах,
Синева над головой,
Ветер нам в лица,
Обгоняем шар земной.
Ветры и вёрсты,
Убегающие вдаль,
Сядешь и просто
Нажимаешь на педаль.
Даль-даль-даль-даль....

Из песни 60-х годов.

-- Но и для вас есть, пожалуйста. Две работы, и та важная,  и та печет.
И обе прямо  по вашей специальности, -- ведь так, Антон Николаич? -- (Яконов
поддакнул головой.) -- Одно -- это ночной фотоаппарат на  этих... как  их...
ультра-красных  лучах.  Чтоб  значит  ночью  вот на  улице  сфотографировать
человека, с кем он идет, а он бы и до смерти не знал. Заграницей уже наметки
есть, тут надо  только.. творчески перенять. Ну, и чтоб в обращении аппарат
был попроще. Наши агенты не такие  умные,  как вы. А второе вот что.  Второе
вам,  наверно,  раз  плюнуть, а нам -- позарез нужно. Простой фотоаппаратик,
только  такой махонький, чтоб его  в дверные  косяки  вделывать. И  он  бы
автоматически,  как только дверь открывается,  фотографировал бы, кто  через
дверь проходит. Хотя бы днем, ну, и при электричестве. В темноте уж не надо,
ладно. Такой бы аппаратик нам  тоже в  серийное  производство запустить. Ну,
как? Возьметесь?

Солженицын. "В круге первом"

Не возвращайтесь к былым возлюбленным,
былых возлюбленных на свете нет.
Есть дубликаты —
как домик убранный,
где они жили немного лет.

Вас лаем встретит собачка белая,
и расположенные на холме
две рощи — правая, а позже левая —
повторят лай про себя, во мгле.

Два эха в рощах живут раздельные,
как будто в стереоколонках двух,
все, что ты сделала и что я сделаю,
они разносят по свету вслух.

А в доме эхо уронит чашку,
ложное эхо предложит чай,
ложное эхо оставит на ночь,
когда ей надо бы закричать:

«Не возвращайся ко мне, возлюбленный,
былых возлюбленных на свете нет,
две изумительные изюминки,
хоть и расправятся тебе в ответ...»

А завтра вечером, на поезд следуя,
вы в речку выбросите ключи,
и роща правая, и роща левая
вам вашим голосом прокричит:

«Не покидайте своих возлюбленных.
Былых возлюбленных на свете нет...»

Но вы не выслушаете совет.

А.А.Вознесенский.