Баллада о седых

Говорят, нынче в моде
седые волосы.
И «седеет» бездумно молодость.
И девчонка
лет двадцати
Может гордо
седою пройти…
И какому кощунству в угоду?
И кому это ставить в вину?
Как нельзя вводить горе
в моду
Так нельзя вводить
седину.
Память, стой… Замри… Это надо.
То из жизни моей – не из книжки.
Из блокадного
Ленинграда
Привезли
седого мальчишку.
Я смотрела
на чуб с перламутром
И в глаза его
очень взрослые.
Среди нас он был самым мудрым,
Поседевший от горя
подросток.
А ещё я помню солдата.
Он контужен был взрывом гранаты,
И оглох,
И навек онемел,
Вот тогда, говорят,
поседел…
О, седая мудрая старость!
О седины неравных боёв!
Сколько людям седым досталось
От не отданных городов!
А от тех, что пришлось отдать,
Поседевших – не сосчитать…
Говорят, нынче в моде седины.
Нет, не мода была тогда.
В городах – седые дымины
И седая в селе лебеда.
И седые бабы-вдовицы,
И глаза, седые от слёз,
И от пепла седые лица
Над холмом у седых берёз.
Пусть сейчас не война… Не война,
Но от горя растёт седина.
Эх ты, модница,
злая молодость,
Над улыбкой седая прядь.
Это даже похоже на подлость -
За полтинник седою стать…
Я не против дерзости в моде,
Я за то, чтобы модною слыть,
Но седины -
как славу,
как орден -
Надо выстрадав,
заслужить.

Румянцева Майя Александровна

Муса Джалиль
Перевод С. Липкина

Варварство (1943)

     Они с детьми погнали матерей
     И яму рыть заставили, а сами
     Они стояли, кучка дикарей,
     И хриплыми смеялись голосами.
     У края бездны выстроили в ряд
     Бессильных женщин, худеньких ребят.
     Пришел хмельной майор и медными глазами
     Окинул обреченных... Мутный дождь
     Гудел в листве соседних рощ
     И на полях, одетых мглою,
     И тучи опустились над землею,
     Друг друга с бешенством гоня...
     Нет, этого я не забуду дня,
     Я не забуду никогда, вовеки!
     Я видел: плакали, как дети, реки,
     И в ярости рыдала мать-земля.
     Своими видел я глазами,
     Как солнце скорбное, омытое слезами,
     Сквозь тучу вышло на поля,
     В последний раз детей поцеловало,
     В последний раз...
     Шумел осенний лес. Казалось, что сейчас
     Он обезумел. Гневно бушевала
     Его листва. Сгущалась мгла вокруг.
     Я слышал: мощный дуб свалился вдруг,
     Он падал, издавая вздох тяжелый.
     Детей внезапно охватил испуг,--
     Прижались к матерям, цепляясь за подолы.
     И выстрела раздался резкий звук,
     Прервав проклятье,
     Что вырвалось у женщины одной.
     Ребенок, мальчуган больной,
     Головку спрятал в складках платья
     Еще не старой женщины. Она
     Смотрела, ужаса полна.
     Как не лишиться ей рассудка!
     Все понял, понял все малютка.
     -- Спрячь, мамочка, меня! Не надо умирать! --
     Он плачет и, как лист, сдержать не может дрожи.
     Дитя, что ей всего дороже,
     Нагнувшись, подняла двумя руками мать,
     Прижала к сердцу, против дула прямо...
     -- Я, мама, жить хочу. Не надо, мама!
     Пусти меня, пусти! Чего ты ждешь? --
     И хочет вырваться из рук ребенок,
     И страшен плач, и голос тонок,
     И в сердце он вонзается, как нож.
     -- Не бойся, мальчик мой. Сейчас вздохнешь ты
     вольно.
     Закрой глаза, но голову не прячь,
     Чтобы тебя живым не закопал палач.
     Терпи, сынок, терпи. Сейчас не будет больно.--
     И он закрыл глаза. И заалела кровь,
     По шее лентой красной извиваясь.
     Две жизни наземь падают, сливаясь,
     Две жизни и одна любовь!
     Гром грянул. Ветер свистнул в тучах.
     Заплакала земля в тоске глухой,
     О, сколько слез, горячих и горючих!
     Земля моя, скажи мне, что с тобой?
     Ты часто горе видела людское,
     Ты миллионы лет цвела для нас,
     Но испытала ль ты хотя бы раз
     Такой позор и варварство такое?
     Страна моя, враги тебе грозят,
     Но выше подними великой правды знамя,
     Омой его земли кровавыми слезами,
     И пусть его лучи пронзят,
     Пусть уничтожат беспощадно
     Тех варваров, тех дикарей,
     Что кровь детей глотают жадно,
     Кровь наших матерей...

Вячеслав Попов
Сын и отец.

Я отца попросил:
— Расскажи, как сражался,
Как поганых фашистов
В боях убивал.
Но отец о войне
Говорить отказался,
Только брови нахмурил
И тихо сказал:
— Ты что думаешь, сын,
Убивать очень просто?
Так в кино лишь бывает
И то не всегда.
— Но ведь это ж враги?!
Я б их всех шашкой острой
Покрошил, если б только
Был взрослым тогда.
— Да, то были враги,
Но они тоже люди,
И у каждого дома
Детишки и мать.
Их погнали, как скот,
К нам фашисты-паскуды
И заставили силой
Всех нас убивать.
Но уж тут кто кого.
Жить нам тоже хотелось,
Да к тому же свой дом нам
Пришлось защищать.
На войне было все –
Кровь, жестокость и смелость.
И поверь, нелегко мне
Войну вспоминать.

Юрий Левитанский
Ну что с того, что я там был

Ну что с того, что я там был. Я был давно, я все забыл.
Не помню дней, не помню дат. И тех форсированных рек.
Я неопознанный солдат. Я рядовой, я имярек.
Я меткой пули недолет. Я лед кровавый в январе.
Я крепко впаян в этот лед. Я в нем как мушка в янтаре.
Ну что с того, что я там был. Я все забыл. Я все избыл.
Не помню дат, не помню дней, названий вспомнить не могу.
Я топот загнанных коней. Я хриплый окрик на бегу.
Я миг непрожитого дня, я бой на дальнем рубеже.
Я пламя вечного огня, и пламя гильзы в блиндаже.
Ну что с того, что я там был. В том грозном быть или не быть.
Я это все почти забыл, я это все хочу забыть.
Я не участвую в войне, война участвует во мне.
И пламя вечного огня горит на скулах у меня.
Уже меня не исключить из этих лет, из той войны.
Уже меня не излечить от тех снегов, от той зимы.
И с той зимой, и с той землей, уже меня не разлучить.
До тех снегов, где вам уже моих следов не различить.

Расул Гамзатов
Нас двадцать миллионов

От неизвестных и до знаменитых,
Сразить которых годы не вольны,
Нас двадцать миллионов незабытых,
Убитых, не вернувшихся с войны.
Нет, не исчезли мы в кромешном дыме,
Где путь, как на вершину, был не прям.
Еще мы женам снимся молодыми,
И мальчиками снимся матерям.
А в День Победы сходим с пьедесталов,
И в окнах свет покуда не погас,
Мы все от рядовых до генералов
Находимся незримо среди вас.
Есть у войны печальный день начальный,
А в этот день вы радостью пьяны.
Бьет колокол над нами поминальный,
И гул венчальный льется с вышины.
Мы не забылись вековыми снами,
И всякий раз у Вечного огня
Вам долг велит советоваться с нами,
Как бы в раздумье головы клоня.
И пусть не покидает вас забота
Знать волю не вернувшихся с войны,
И перед награждением кого-то
И перед осуждением вины.
Все то, что мы в окопах защищали
Иль возвращали, кинувшись в прорыв,
Беречь и защищать вам завещали,
Единственные жизни положив.
Как на медалях, после нас отлитых,
Мы все перед Отечеством равны
Нас двадцать миллионов незабытых,
Убитых, не вернувшихся с войны.
Где в облаках зияет шрам наскальный,
В любом часу от солнца до луны
Бьет колокол над нами поминальный
И гул венчальный льется с вышины.
И хоть списали нас военкоматы,
Но недругу придется взять в расчет,
Что в бой пойдут и мертвые солдаты,
Когда живых тревога призовет.
Будь отвратима, адова година.
Но мы готовы на передовой,
Воскреснув,
вновь погибнуть до едина,
Чтоб не погиб там ни один живой.
И вы должны, о многом беспокоясь,
Пред злом ни шагу не подавшись вспять,
На нашу незапятнанную совесть
Достойное равнение держать.
Живите долго, праведно живите,
Стремясь весь мир к собратству
сопричесть,
И никакой из наций не хулите,
Храня в зените собственную честь.
Каких имен нет на могильных плитах!
Их всех племен оставили сыны.
Нас двадцать миллионов незабытых,
Убитых, не вернувшихся с войны.
Падучих звезд мерцает зов сигнальный,
А ветки ив плакучих склонены.
Бьет колокол над нами поминальный,
И гул венчальный льется с вышины.

Перевод Я.Козловского