На меня мои жертвы производят неприятное впечатление и внушают мне отвращение. Я думаю, что они придерживаются правил, завещанных им канаком-миссионером, и ведут слабое подобие разумной жизни — бедные звери! У них есть нечто, что называется Законом, они напевают песни, в которых воссылают славу какому-то «ему». Они сами строят себе берлоги, собирают плоды, нарывают трав и даже вступают в браки. При всем этом, однако, внутри их самих не видно ничего, кроме душ зверей, загубленных зверей с их яростью и другими жизненными инстинктами, требующими удовлетворения…

Г.Уэллс, "Остров доктора Моро"

И Ромашов поразительно живо увидел себя ученым офицером генерального штаба, подающим громадные надежды... Имя его записано в академии на золотую доску. Профессора сулят ему блестящую будущность, предлагают остаться при академии, но - нет - он идет в строи. Надо отбывать срок командования ротой. Непременно, уж непременно в своем полку. Вот он приезжает сюда - изящный, снисходительно-небрежный, корректный и дерзко-вежливый, как те офицеры генерального штаба, которых он видел на прошлогодних больших маневрах и на съемках. От общества офицеров он сторонится. Грубые армейские привычки, фамильярность, карты, попойки - нет, это не для него: он помнит, что здесь только этап на пути его дальнейшей карьеры и славы.
      Вот начались маневры. Большой двухсторонний бой. Полковник Шульгович не понимает диспозиции, путается, суетит людей и сам суетится, - ему уже делал два раза замечание через ординарцев командир корпуса. "Ну, капитан, выручайте, - обращается он к Ромашову. - Знаете, по старой дружбе. Помните, хе-хе-хе, как мы с вами ссорились! Уж, пожалуйста". Лицо сконфуженное и заискивающее. Но Ромашов, безукоризненно отдавая честь и подавшись вперед на седле, отвечает с спокойно-высокомерным видом: "Виноват, господин полковник... Это - ваша обязанность распоряжаться передвижениями полка. Мое дело - принимать приказания и исполнять их..." А уж от командира корпуса летит третий ординарец с новым выговором.
      Блестящий офицер генерального штаба Ромашов идет все выше и выше по пути служебной карьеры...

Куприн. "Поединок".

Мечты, мечтания... возможно, нечто подобное было у многих. У меня было. ))

Merde! Гвардия умирает, но не сдаётся!

Расхожая фраза, иначе говоря - мем. Вроде бы произнес какой-то генерал, а может и нет. Может он ограничился а
первым словом или вообще ничего не сказал.

Снова воюем! Я все-таки нашел ее, эту свою религию!
     Он поискал глазами другие афиши... Все были сорваны.
     В отеле его ждала напечатанная на машинке записка без подписи:
     "Ты у нас в городе никому не нужен, чертов безбожник! Мы можем сами думать за себя, без всяких "либералов" со стороны. Если тебе дорога жизнь, выкатывайся из этого порядочного христианского города, пока не стемнеет. Если нет, да поможет тебе бог. Мы народ добродушный и поэтому предупредили тебя, но если ты не послушаешься, то во имя божьей справедливости мы сделаем все, чтобы ты получил сполна, что тебе причитается. Богохульников надо учить. Подумай, сладко ли тебе будет, если твою лживую рожу погладят плеткой?"

Синклер Льюис. "Элмер Гентри".
Фрэнк Шаллард, учившийся вместе с Элмером в семинарии стал активным атеистом, как видим, публично читая некие лекции. В общем его убили, а Элмер Гентри, пустой и развратный человек ничего не сделал.
С этой книгой у меня связана любопытная баечка... как-нибудь расскажу. Книга-то хорошая.
Вот только воевать не нужно.

Один раз Джерри, которому снились берег у плантации Мериндж, мистер Хаггин, Бидди, Терренс и Майкл, тихонько завизжал. Ван Хорн приподнялся, ласково притянул его к себе и зловеще забормотал:
— Если только хоть один негр посмеет тронуть этого щенка!..
В полночь, когда помощник коснулся его плеча, чтобы разбудить, Ван Хорн спросонья машинально и быстро схватил правой рукой револьвер, висевший у бедра, и забормотал:
— Если только хоть один негр посмеет тронуть этого щенка…

Джек Лондон "Джерри-островитянин"

- Ну-с, Тетушка, - сказал хозяин, - сначала мы с вами  споем,  а  потом попляшем. Хорошо?
     Он вынул из  кармана  дудочку  и  заиграл.  Тетка,  не  вынося  музыки, беспокойно задвигалась на стуле и завыла. Со всех сторон послышались  рев  и аплодисменты. Хозяин поклонился и, когда все стихло, продолжал играть...  Во время исполнения одной очень  высокой  ноты  где-то  наверху  среди  публики
кто-то громко ахнул.
     - Тятька! - крикнул детский голос. - А ведь это Каштанка!
     - Каштанка  и  есть!  -  подтвердил  пьяненький,  дребезжащий  тенорок.
Каштанка! Федюшка, это, накажи бог, Каштанка! Фюйть!
     Кто-то на галерее свистнул,  и  два  голоса,  один  -  детский,  другой мужской, громко позвали:
     - Каштанка! Каштанка!
     Тетка вздрогнула  и  посмотрела  туда,  где  кричали.  Два  лица:  одно волосатое, пьяное и ухмыляющееся, другое - пухлое, краснощекое и испуганное, ударили по ее глазам, как раньше ударил яркий свет... Она  вспомнила,  упала со стула и забилась на песке, потом вскочила и с радостным визгом  бросилась к этим лицам. Раздался оглушительный рев, пронизанный насквозь  свистками  и пронзительным детским криком:
     - Каштанка! Каштанка!
     Тетка прыгнула через барьер, потом  через  чье-то  плечо,  очутилась  в ложе; чтобы попасть в следующий ярус, нужно было перескочить высокую  стену; Тетка прыгнула, но не допрыгнула  и  поползла  назад  по  стене.  Затем  она переходила с рук на руки, лизала чьи-то руки и лица, подвигалась все выше  и выше и, наконец, попала на галерку...

А.П. Чехов "Каштанка"

       Хлестаков. На, прими это. (Отдает фуражку и тросточку.) А, опять валялся на кровати?
       Осип. Да зачем же бы мне валяться? Не видал я разве кровати, что ли?
       Хлестаков. Врешь, валялся; видишь, вся склочена.
       Осип. Да на что мне она? Не знаю я разве, что такое кровать? У меня есть ноги; я и постою. Зачем мне ваша кровать?

Н.В.Гоголь, "Ревизор"