Записались они с Пятеркой. Пятерка и Ноль. Хорошо получилось: 50. Пятерка выросла в десять раз, а Ноль — уж неизвестно во сколько. Семья все-таки много значит!
   Доволен Ноль.
   — Вот как, — говорит, — вышло. Ты простой Пятеркой была, а теперь кем стала?
   — Да, теперь..
   — Именно теперь! — не унимается Ноль. — Именно теперь, когда я взял тебя, когда ты со мной на равных правах.
   — На равных... — эхом отзывается Пятерка.
   — Может, скажешь, не на равных? Я тебя даже вперед пропустил, ты всегда впереди меня. Разве ты не чувствуешь этого?
   — Чувствую...
   — Ты как будто даже не рада?
  Это были долгие разговоры. Сначала Пятерка терпела, думала: ну, поговорит Ноль на радостях и успокоится. Да не тут-то было. Чем дальше, тем Ноль больше распаляется. Зудит и зудит — нет спасения!
   Чуть свет — уже начинает:
   — Вспомни, кем ты была. Уже ночь, а он все еще:
   — Не забудь, кем ты стала.
   Не выдержала Пятерка.
   — Лучше уж, — говорит, — я простой Пятеркой буду, чем так радоваться.
   И ушла от Ноля.
   Остался Ноль в одиночестве и не поймет: что случилось? Так хорошо жили, и вот — покинула его Пятерка. За что, скажите пожалуйста?

Феликс Кривин, "Ноль"

   Никогда еще в этой чайхане не было такой большой игры. Чайханщик забыл о своих давно вскипевших кумганах, игроки дышали тяжело и прерывисто. Первым бросил кости рыжий и сразу зажмурился, — он боялся взглянуть.
   — Одиннадцать! — закричали все хором. Ходжа Насреддин понял, что погиб: спасти его могли только двенадцать.
   — Одиннадцать! Одиннадцать! — твердил в неистовой радости рыжий игрок. — Ты видишь — у меня одиннадцать! Ты проиграл! Ты проиграл!

Л.Соловьев, "Возмутитель спокойствия"

   Вышла черная. Не помню я уж тут ни расчета, ни порядка моих ставок. Помню только, как во сне, что я уже выиграл, кажется, тысяч шестнадцать флоринов; вдруг, тремя несчастными ударами, спустил из них двенадцать; потом двинул последние четыре тысячи на «passe» (но уж почти ничего не ощущал при этом; я только ждал, как-то механически, без мысли) – и опять выиграл; затем выиграл еще четыре раза сряду. Помню только, что я разбирал деньги тысячами, запоминаю я тоже, что чаще всех выходили двенадцать средних, к которым я и привязался. Они появлялись как-то регулярно, – непременно раза три, четыре сряду, потом исчезали на два раза и потом возвращались опять раза на три или на четыре кряду. Эта удивительная регулярность встречается иногда полосами, – и вот это-то и сбивает с толку записных игроков, рассчитывающих с карандашом в руках. И какие здесь случаются иногда ужасные насмешки судьбы!
   Я думаю, с моего прибытия времени прошло не более получаса. Вдруг крупёр уведомил меня, что я выиграл тридцать тысяч флоринов, а так как банк за один раз больше не отвечает, то, стало быть, рулетку закроют до завтрашнего утра. Я схватил все мое золото, ссыпал его в карманы, схватил все билеты и тотчас перешел на другой стол, в другую залу, где была другая рулетка; за мною хлынула вся толпа; там тотчас же очистили мне место, и я пустился ставить опять, зря и не считая. Не понимаю, что меня спасло!
   Иногда, впрочем, начинал мелькать в голове моей расчет. Я привязывался к иным цифрам и шансам, но скоро оставлял их и ставил опять, почти без сознания. Должно быть, я был очень рассеян; помню, что крупёры несколько раз поправляли мою игру. Я делал грубые ошибки. Виски мои были смочены потом и руки дрожали. Подскакивали было и полячки с услугами, но я никого не слушал. Счастье не прерывалось! Вдруг кругом поднялся громкий говор и смех. «Браво, браво!» – кричали все, иные даже захлопали в ладоши. Я сорвал и тут тридцать тысяч флоринов, и банк опять закрыли до завтра!

Ф.М.Достоевский, "Игрок"

У циклотрона толпилась очередь. Проходили профилактику. Их разбирали и собирали.  Выходили обновленными.

У одного ухо было привинчено ко лбу с дырочкой посредине вроде зеркала отоларинголога. «Счастливчик,— утешали его.— Удобно для замочной скважины! И видно и слышно одновременно».

А эта требовала жалобную книгу. «Сердце забыли положить, сердце!» Двумя пальцами он выдвинул ей грудь, как правый ящик письменного стола, вложил что-то и захлопнул обратно.

А.А.Вознесенский, "Оза"

Но сердце! Сердце! Сердце!
Как кровь течёт ручьём
На палубе, где капитан
Уснул последним сном!

Уолт Уитмен, «О, капитан! Мой капитан!»

   На лице кондуктора изобразилось сомнение.
   – Простите, сударыня?
   – Какой-то человек задушил женщину! В поезде. Я это видела – вот отсюда.
   Она показала на окно.
   Сомнение на лице кондуктора обозначилось еще явственнее.
   – Задушил? – переспросил он недоверчиво.
   – Да, задушил! Говорю вам, я сама видела. Вы должны что-то срочно предпринять!
   Кондуктор деликатно кашлянул.
   – А вы не думаете, сударыня, что, может быть, вздремнули и, так сказать... – Он тактично оставил фразу неоконченной.
   – Я действительно вздремнула, но если вы полагаете, что это мне приснилось, то очень ошибаетесь. Сказано вам, я это видела!
   Взгляд кондуктора упал на раскрытый журнал, лежащий на сиденье. Там на картинке мужчина душил девушку, а другой мужчина грозил парочке с порога револьвером.
   – И вы не допускаете, сударыня, – сказал он рассудительно, – что незаметно задремали за чтением увлекательного рассказа и спросонья немножко перепутали?
   Миссис Магликадди перебила его.
   – Я видела это, – сказала она. – Наяву, как сейчас вижу вас. Глядела из окна в окошко поезда, который шел рядом, и там какой-то мужчина душил женщину. Я хочу знать одно – что вы намерены предпринять в связи с этим?
   – Видите ли, сударыня...

Агата Кристи, "В 4:50 с вокзала Паддингтон"

   Два раза приходил ко мне человек в военной форме. И тут же, в саду, вели мы с ним неторопливый разговор.
   Все рассказал я ему про свою жизнь, по порядку, ничего не утаивая. Иногда он просто слушал, иногда что-то записывал.
   Однажды я спросил у него, кто такой был Юрка.
   — Юрка?.. Это был мелкий мошенник.
   — А тот... артист?.. Ну, что сошел с поезда в Серпухове?
   — Это был крупный наводчик-вор.
   — А старик Яков?
   — Он был не старик, а просто старый бандит.
   — А он... Ну, который дядя?
   — Шпион, — коротко ответил военный.
   — Чей?
   Человек усмехнулся. Он не ответил ничего, затянулся дымом из своей кривой трубки, сплюнул на траву и неторопливо показал рукой в ту сторону, куда плавно опускалось сейчас багровое вечернее солнце.

А.П.Гайдар, "Судьба барабанщика"