Костылев. Хе-хе! Ты все шутишь, милачок, все играешь... Разве доброту сердца с деньгами можно равнять? Доброта - она превыше всех благ. А долг твой мне - это так и есть долг! Значит, должен ты его мне возместить... Доброта твоя мне, старцу, безвозмездно должна быть оказана...

Максим Горький

"На дне"

Анжела Даниловна с непроницаемым
лицом  вышла  на улицу. У нее был  читательский билет огромной библиотеки  в
центре Москвы.  Пройдя под  ее  колоннами, Шамкова медленно поднялась в  тот
отдел,  где хранятся  все газеты  страны.  Порылась  в  каталоге и  заказала
подшивку той, знакомой ей маленькой газеты  за !949 год. Через десять минут,
получив  толстую  папку,  она ушла  в  угол  зала и  там,  установив  ее  на
специальный пюпитр,  задумчиво села перед ним и стала медленно перелистывать
газеты, схваченные металлическим скоросшивателем. "Сорную траву с поля вон!"
-- вдруг  закричали и запрыгали перед нею черные буквы. Хорошенько расправив
папку и газеты, она зажала между двумя пальцами лезвие безопасной  бритвы и,
бегло глянув по сторонам, провела рукой вдоль  страницы, по самому ее корню.
Страница отвалилась.  Как попало сложив  ее одной  рукой,  Анжела  Даниловна
сунула  свой. трофей в нижний боковой карман  синего жакета, придававшего ей
свежий  вид. Задумчиво полистала подшивку, потом захлопнула  папку и отнесла
на  тот прилавок,  где  получала  ее.  Женщина,  которую она  из-за скрытого
сильного волнения  не запомнила, приняла у нее подшивку, но штамп в бумажке,
служившей пропуском, не оттиснула.
     -- Пожалуйста, пройдите вот сюда... -- сказал кто-то рядом.
     Сама поднялась доска над входом за прилавок, там стоял еще кто-то, тоже
женщина.  Анжела Даниловна прошла за прилавок, потом  ей показали дверь, она
вошла в комнату. Ее сопровождали  уже три женщины, одна из них была  в синей
милицейской форме.
     -- Пожалуйста, выньте  из кармана  то, что  вы  вырезали из подшивки. И
дайте нам, -- раздался чей-то голос.
     Рука, как  бы  парализованная, с трудом  согнулась, достала из  кармана
сложенный листок.
     -- Зачем вы это сделали?
     Анжела Даниловна молчала. Лицо и губы одеревенели, не  повиновались ей.
Так же, как и рука.
     --  Опять  тот  же  лист,  --  сказал  кто-то.  --  Товарищ  Шамкова...
Посмотрите  сюда.  Что  вы  вырезали!  Пожалуйста,  дайте  ваш  читательский
билет... Анжела Даниловна,  посмотрите. Присмотритесь  как  следует,  что вы
вырезали...
     -- Она же ничего не видит... -- послышался другой голос.
     --  Смотрите,  вы вырезали  не  подлинник, а ксерокопию. Не  вы  первая
охотитесь на это. Кто-то до вас  уже вырезал настоящую страницу. Еще полгода
назад. Заменили копией. Опять вырезали. Снова заменили...
     -- Поняли, в чем  дело? Самое главное, Анжела  Даниловна... -- говорили
как  будто  разные  люди, но  голос  был один  и  тот же.  --  Вы  сядьте  и
успокойтесь.  И послушайте спокойно. Самое главное -- не мы это вклеиваем. У
нас завелся анонимный помощник, специально по этой странице.
     -- Вы посмотрите сюда, она же не первой  свежести! Пронесли  в кармане,
она  потерлась там!  Была трижды сложена, потом  ее  развернули и вклеили. А
складки вот, остались -- неужели не заметили!
     --  Мы  специально наблюдаем за этой подшивкой. Ищем этого вклеивателя,
чтоб посмотреть на человека... И не можем поймать.

Дудинцев, "Белые одежды"

То, что люди называют обычно "литературным талантом" и чем так наивно восхищаются, есть в сущности не что иное, как неудержимая наклонность к вымыслу и лжи.

Леонид Андреев

"Мои записки"

А   он   вывернулся  очень  просто:  начал  корчить
душевнобольного    с    тяжелой    наследственностью    и    на
освидетельствовании  заявил  штабному  врачу,  что  он вовсе не
дезертировал, а просто с  юных  лет  любит  странствовать,  его
всегда   тянет  куда-то  далеко;  раз  как-то  он  проснулся  в
Гамбурге, а другой раз в Лондоне, сам не зная, как туда  попал.
Отец  его  был алкоголик и кончил жизнь самоубийством незадолго
до его рождения; мать была проституткой, вечно пьяная, и умерла
от белой горячки, младшая сестра утопилась,  старшая  бросилась
под  поезд,  брат  бросился  с  вышеградского  железнодорожного
моста. Дедушка убил свою жену, облил себя керосином  и  сгорел;
другая  бабушка  шаталась  с  цыганами  и  отравилась  в тюрьме
спичками; двоюродный брат несколько раз судился за поджог  и  в
Картоузах   перерезал   себе   куском  стекла  сонную  артерию;
двоюродная сестра  с  отцовской  стороны  бросилась  в  Вене  с
шестого  этажа. За его воспитанием никто не следил, и до десяти
лет он не умел говорить, так как однажды, когда ему было  шесть
месяцев  и  его  пеленали  на  столе,  все  из  комнаты куда-то
отлучились, а кошка стащила его со стола, и он, падая, ударился
головой. Периодически у него бывают сильные  головные  боли,  в
эти  моменты  он  не  сознает,  что  делает,  именно в таком-то
состоянии он и ушел с фронта в Прагу, и только  позднее,  когда
его  арестовала "У Флеков" военная полиция, пришел в себя. Надо
было видеть, как живо  его  освободили  от  военной  службы;  и
человек  пять  солдат, сидевших с ним в одной камере, на всякий
случай записали на бумажке:
     Отец -- алкоголик. Мать -- проститутка,
     I. Сестра (утопилась).
     II. Сестра (поезд).
     III. Брат (с моста).
     IV. Дедушка - жену, керосин, поджог.
     V. Бабушка (цыгане, спички) + и т.д.
     Один из них начал болтать все  это  штабному  врачу  и  не
успел еще перевалить через двоюродного брата, штабной врач (это
был  уже третий случай!) прервал его: "А твоя двоюродная сестра
с отцовской стороны бросилась в Вене с шестого этажа, за  твоим
воспитанием--  лодырь  ты  этакий!--  никто  не следил, но тебя
перевоспитают в  арестантских  ротах".  Ну,  отвели  в  тюрьму,
связали  в  козлы  --  и  с  него  как  рукой  сняло  и  плохое
воспитание,  и  отца-алкоголика,  и  мать-проститутку,   и   он
предпочел добровольно пойти на фронт.

Швейк.

В кухне за столом сидит долговязый мужчина в серых брюках, в серой жилетке и белой трикотажной рубашке, без пиджака, без воротничка, в шлепанцах. Желтое, морщинистое лицо, сквозь пенсне глядят маленькие, колючие глазки; сивые усы, почти белая борода.
Он читает «Фольксштимме», но когда входят Пиннеберг и Эмма, опускает газету и разглядывает молодого человека.
— Итак, вы и есть тот самый юноша, что хочет жениться на моей дочери? Очень рад, садитесь. Впрочем, вы еще подумаете.
— О чем? — спрашивает Пиннеберг.
Эмма тоже надела фартук и теперь помогает матери. Фрау Ступке ворчит
— И где этот сорванец опять пропадает? Все оладьи остынут.
— На сверхурочной, — лаконично отвечает папаша Ступке. И подмигивает Пиннебергу. — Небось тоже иногда на сверхурочной задерживаетесь....
В кухню входит молодой человек, но эпитет «молодой» относится только к его возрасту, на вид он совсем не молодой, он еще более желтый, еще более желчный, чем старик отец. Буркнув «Добрый вечер» и не обращая на гостя ни малейшего внимания, он снимает пиджак, жилет, а потом и рубашку. Пиннеберг со все возрастающим удивлением следит за ним.
— Работал сверхурочно? — спрашивает отец. Карл Ступке что-то бурчит в ответ.
— Помоешься потом, Карл, — говорит фрау Ступке. — Садись за стол.
Но Карл уже отвернул кран и теперь усердно моется над раковиной. Он оголился до пояса, Пиннеберга это немного шокирует, из-за Овечки. Но она как будто не находит тут ничего особенного, ей, верно, кажется, что так и надо.

Ханс Фаллада, "Маленький человек, что же дальше"

Араб, хозяин мешка, предупредил меня – как только я останусь один, ко мне подлетят три джина, производя шум и звон своими медными крыльями. И джины человеческими голосами спросят меня, где на кладбище закопаны десять тысяч таньга, на что я должен ответить им следующим таинственным заклинанием: «Тот, кто носит медный щит, тот имеет медный лоб. На месте сокола сидит филин. О джины, вы ищете там, где не прятали, поцелуйте за это под хвост моего ишака!» Так оно в точности и случилось: явились джины и спросили меня, где закопаны десять тысяч таньга; услышав мой ответ, джины пришли в неописуемую ярость и начали бить меня, а я, памятуя наставления араба, продолжал кричать: «Тот, кто носит медный щит, тот имеет медный лоб, поцелуйте под хвост моего ишака!»

"Возмутитель спокойствия"

Миссис Дьюли была близорука и ходила в пенсне. Это было пенсне без оправы, из отличных стёкол с холодным блеском хрусталя. Пенсне делало миссис Дьюли великолепным экземпляром класса bespectacled women — очкатых женщин — от одного вида которых можно схватить простуду, как от сквозняка. Но, если говорить откровенно, именно этот сквозняк покорил в своё время мистера Дьюли: у него был свой взгляд на вещи.

Евгений Замятин

"Островитяне"

— И кто же она, эта ваша старушка, сэр Генри? Тетушка?
— О нет, — вздохнул сэр Генри. — Она мне не родственница… Но она — самый лучший сыщик на свете. Гений сыска, взращенный на благодатной почве.
Он повернулся к Креддоку.
— И вам не стоит пренебрегать старушками в вашей деревне, мой мальчик. Запомните на случай, если дело окажется запутанным: пожилая незамужняя женщина, занятая преимущественно вязаньем и обихаживанием клумб в своем саду, всегда даст сто очков вперед любому следователю. Она расскажет вам, что могло произойти и что должно было произойти, и даже — что на самом деле произошло. А главное — она расскажет, почему это произошло!

Агата Кристи

"Объявлено убийство"