— Жалость, милая моя, не то чувство, которым  можно  хвастать,  жалость унижает. А уж в данном случае, — она поставила  кофейник  на  плиту, — в данном случае говорить вообще не о чем. Еще пока  оно  приносило  какую-то пользу в своей... кунсткамере, можно было терпеть,  а  сейчас...  Животное должно жить в лесу.

Нина Катерли, "Чудовище"

Постелилась я, и в печь — уголёк,
Накрошила огурцов и мясца,
А он явился, ноги вынул и лег —
У мадам у его — месяца.

А он и рад тому, сучок, он и рад,
Скушал водочки — и в сон наповал!..
А там — в России — где-то есть Ленинград,
А в Ленинграде том — Обводный канал.

А там мамонька жила с папонькой,
Называли меня "лапонькой",
Не считали меня лишнею,
Да им дали обоим высшую!

Александр Аркадьевич Галич, "Песня-баллада про генеральскую дочь"

   Максим бросился в ноги Малюты.
   – Не житье мне здесь, батюшка, не житье! Не по силам дома оставаться! Невмоготу слышать вой да плач по вся дни, невтерпеж видеть, что отец мой...
   Максим остановился.
   – Ну? – сказал Малюта.
   – Что отец мой – палач! – произнес Максим и опустил взор, как бы испугавшись, что мог сказать отцу такое слово.
   Но Малюта не смутился этим названием.
   – Палач палачу рознь! – произнес он, покосившись в угол избы. – Ино рядовой человек, ино начальный; ино простых воров казнить, ино бояр, что подтачивают царский престол и всему государству шатанье готовят. Я в разбойный приказ не вступаюсь; мой топор только и сечет, что изменничьи боярские головы!

А.К.Толстой, "Князь Серебряный"

Несмеяна тихо зверела от скуки.
Сперва она лежала просто так… Лежала, лежала и взвыла.
— Повешусь! — заявила она.
Были тут еще какие-то молодые люди, парни и девушки. Им тоже было скучно. Лежали в купальных костюмах среди фикусов под кварцевыми лампами — загорали. И всем было страшно скучно.
— Повешу-усь! — закричала Несмеяна. — Не могу больше!
Молодые люди выключили транзисторы.
— Ну, пусть, — сказал один. — А что?
— Принеси веревку, — попросила его. Этот, которого попросили, полежал-полежал… сел, — А потом — стремянку? — сказал он.
— А потом — крюк искать? Я лучше пойду ей по морде дам.
— Не надо, — сказали. — Пусть вешается — может, интересно будет.
Одна девица встала и принесла веревку. А парень принес стремянку и поставил ее под крюк, на котором висела люстра.
— Люстру сними пока, — посоветовали.
— Сам снимай! — огрызнулся парень.
Тогда тот, который посоветовал снять люстру, встал и полез па стремянку — снимать люстру. Мало-помалу задвигались… Дело появилось.
— Веревку-то надо намылить.
— Да, веревку намыливают… Где мыло?
Пошли искать мыло.
— Есть мыло?
— Хозяйственное…
— Ничего?
— Какая разница! Держи веревку. Не оборвется?
— Сколько в тебе, Алка? — Алка это и есть Несмеяна. — Сколько весишь?
— Восемьдесят.
— Выдержит. Намыливай.
Намылили веревку, сделали петлю, привязали конец к крюку… Слезли со стремянки.
— Давай, Алка. Алка — Несмеяна вяло поднялась… зевнула и полезла на стремянку. Влезла…
— Скажи последнее слово, — попросил кто-то.
— Ой, только не надо! — запротестовали все остальные. — Не надо, Алка, не говори.
— Этого только не хватает!
— Умоляю, Алка!.. Не надо слов. Лучше спой.
— Ни петь, ни говорить я не собираюсь, — сказала Алка.
— Умница! Давай.
Алка надела на шею петлю… Постояла.
— Стремянку потом ногой толкни.
Но Алка вдруг села на стремянку и опять взвыла:
— Тоже скучно-о!.. — не то пропела она, не то заплакала. — Не смешно-о! С ней согласились.

В. Шукшин

"До третьих петухов"

Пролетели года, отгремели бои.
Отболели тяжелые раны твои,
Но, далёкому мужеству верность храня,
Ты стоишь и молчишь у святого огня.

Ты же выжил, солдат! Хоть сто раз умирал,
Хоть друзей хоронил и хоть насмерть стоял.
Почему же ты замер - на сердце ладонь,
И в глазах, как в ручьях, отразился огонь?

Говорят, что не плачет солдат: он солдат,
И что старые раны к ненастью болят.
Но вчера было солнце! И солнце с утра...
Что ж ты плачешь, солдат, у святого костра?

Пел И. Кобзон

Грушницкий – юнкер. Он только год в службе, носит, по особенному роду франтовства, толстую солдатскую шинель. У него георгиевский солдатский крестик. Он хорошо сложен, смугл и черноволос; ему на вид можно дать двадцать пять лет, хотя ему едва ли двадцать один год.

М.Ю.Лермонтов, "Герой нашего времени" ("Княжна Мери")

   Страшная масса исполнительности, действующая как один человек, поражала воображение. Весь мир представлялся испещренным черными точками, в которых, под бой барабана, двигаются по прямой линии люди, и всё идут, всё идут. Эти поселенные единицы, эти взводы, роты, полки – все это, взятое вместе, не намекает ли на какую-то лучезарную даль, которая покамест еще задернута туманом, но со временем, когда туманы рассеются и когда даль откроется... Что же это, однако, за даль? Что скрывает она?
   – Ка-за-р-рмы! – совершенно определительно подсказывало возбужденное до героизма воображение.
   – Казар-р-мы! – в свою очередь, словно эхо, вторил угрюмый прохвост и произносил при этом такую несосветимую клятву, что начальство чувствовало себя как бы опаленным каким-то таинственным огнем...

М.Е.Салтыков-Щедрин, "История одного города"

Пятнадцать новобранцев,
Неловко вставши в ряд,
На бравого сержанта
Испугано глядят.
А сердце сильно бьётся,
У всех смущённый вид.
Сержант в усы смеётся,
Но строго говорит:

«Здесь вы в казарме, мистер Ред!
Здесь телефонов личных нет.
Завтрак в постели и в кухне газ –
Эти блага теперь не для вас!

Здесь вы в казарме, мистер Грин!
Здесь нет паркетов и перин.
Чистить бараки, любезный друг,
Вам придётся без помощи слуг!

Вы слышите? Это не джаз,
Это горнист протрубил вам приказ!
Здесь вы в казарме, мистер Джон!
Здесь вы вдали от ваших жён.
Пусть ваша крошка терзала вас,
Ей до вас не добраться сейчас».

Очень популярная в 40-е годы песенка