Ну, напились чаю, спели еще гимн, и пастырь начал проповедь, и очень хорошо проповедовал, если вспомнить, как он набил себе живот пышками. Вдруг он приосанился да как заорет: "Где  грешник? Где жалкий грешник?" Тут все женщины воззрились на  меня  и  давай  стонать, точно вот-вот помрут. Довольно-таки странно, но я все-таки молчу.  Вдруг  он снова приосанивается, смотрит на меня во все глаза и говорит: "Где  грешник? Где жалкий грешник?" А все женщины опять застонали, в десять раз  громче.  Я тогда малость рассвирепел, шагнул вперед и говорю: "Друг  мой,  говорю,  это замечание вы сделали  на  мой  счет?"  Вместо  того  чтобы  извиниться,  как полагается джентльмену, он начал браниться еще пуще:  назвал  меня  сосудом, Сэмми, сосудом гнева и всякими такими именами. Тут кровь у меня,  регулярно, вскипела, и сперва я влепил две-три оплеухи ему самому,  потом  еще  две-три для передачи красноносому, с тем и ушел. Послушал бы ты, Сэмми, как  визжали женщины, когда вытаскивали пастыря из-под стола...

Ч.Диккенс, "Посмертные записки..."

Не гляди назад, не гляди —
Просто имена переставь.
Спят в твоих глазах, спят дожди, —
Ты не для меня их оставь.

        Перевесь подальше ключи,
        Адрес поменяй, поменяй!
        А теперь подольше молчи —
        Это для меня.

Е.Клячкин

Стихло на миг море у ног,
Чайка плывёт над волной голубой.
После тревог, после дорог
Мне хорошо в этот час рядом с тобой.

Я завтра уйду опять в туманную даль,
И снова ты будешь ждать, скрывая печаль.
Будет слепить прибой, словно слеза.
Я сохраню в душе твои глаза.

Пел Жан Татлян

Зачем вы говорите, что целовали землю, по которой я ходила? Меня надо убить. (Склоняется к столу.) Я так утомилась! Отдохнуть бы... отдохнуть! (Поднимает голову.) Я — чайка... Нет, не то. Я — актриса. Ну да! (Услышав смех Аркадиной и Тригорина, прислушивается, потом бежит к левой двери и смотрит в замочную скважину.) И он здесь... (Возвращаясь к Треплеву.) Ну, да... Ничего... Да... Он не верил в театр, все смеялся над моими мечтами, и мало-помалу я тоже перестала верить и пала духом... А тут заботы любви, ревность, постоянный страх за маленького... Я стала мелочною, ничтожною, играла бессмысленно... Я не знала, что делать с руками, не умела стоять на сцене, не владела голосом. Вы не понимаете этого состояния, когда чувствуешь, что играешь ужасно. Я — чайка. Нет, не то... Помните, вы подстрелили чайку? Случайно пришел человек, увидел и от нечего делать погубил... Сюжет для небольшого рассказа. Это не то... (Трет себе лоб.) О чем я?.. Я говорю о сцене. Теперь уж я не так... Я уже настоящая актриса, я играю с наслаждением, с восторгом, пьянею на сцене и чувствую себя прекрасной. А теперь, пока живу здесь, я все хожу пешком, все хожу и думаю, думаю и чувствую, как с каждым днем растут мои душевные силы... Я теперь знаю, понимаю. Костя, что в нашем деле   все равно, играем мы на сцене или пишем   главное не слава, не блеск, не то, о чем я мечтала, а уменье терпеть. Умей нести свой крест и веруй. Я верую, и мне не так больно, и когда я думаю о своем призвании, то не боюсь жизни.

А.П.Чехов, "Чайка"

Из той же серии, но не столь трагично. Байка про конкурс на самый короткий рассказ, который должен был быть пикантным, в нём должно было упоминаться высшее общество, духовенство, а также рассказ должен был обладать некоторой недосказанностью. Победу одержал такой:

— Епископ, — сказала баронесса, — уберите руку с моего колена!

А русалка — вот дела! —
честь недолго берегла,
И однажды, как смогла, родила.
Тридцать три же мужика
не желают знать сынка:
Пусть считается пока
сын полка.

Как-то раз один колдун —
врун, болтун и хохотун,
Предложил ей, как знаток бабских струн:
Мол, русалка, все пойму
и с дитем тебя возьму.
И пошла она к нему,
как в тюрьму.

В.С.Высоцкий