Пышка второпях и в волнении сегодняшнего утра не успела ничем запастись. И теперь она смотрела с озлоблением, задыхаясь от гнева, на всех этих людей, спокойно занятых едой. Сначала в сильном раздражении она уже открыла было рот, чтобы прокричать этим людям то, что она думала об их поступке, чтобы осыпать их градом ругательств, просившихся ей на язык. Но она не могла произнести ни слова – до такой степени душило ее возмущение.
Никто не смотрел на нее, не думал о ней. Она чувствовала, что ее словно захлестнуло презрение этих честных негодяев, которые сначала принесли ее в жертву своим интересам, а затем отшвырнули как грязную, ненужную ветошь. Потом она вспомнила о своей объемистой корзинке, полной вкусных вещей, которую они уничтожили с такой прожорливостью, о двух цыплятах, на которых блестело желе, о своих паштетах, грушах, о четырех бутылках бордо. Ее ярость внезапно упала, подобно тому как лопается и падает туго натянутая струна: она почувствовала, что сейчас заплачет.Ги де Мопассан, "Пышка"
... она назвала
явившегося проводника "миленький" и "дуся" и попросила принести стакан.
Проводник принес фаянсовую кружку с трещиной, Изабелла вручила ему кусок
курицы и сказала: "Пожалуйста, скушайте на здоровье курочку, не
стесняйтесь". Затем она налила полкружки горькой и поднесла Филиппу
Степановичу опохмелиться. Филипп Степанович поморщился, но выпил. Выпил и
Ванечка. Проводник тоже не отказался, крякнул, закусил курицей, постоял для
вежливости в дверях и, пососав усы, ушел. После этого Изабелла выпила сама
глоток, задохнулась, блаженно заплакала и сказала:
- Не переношу я этой водки! Я обожаю дамский напиток - портвейн номер
одиннадцать.
Катаев, "Растратчики"