— В такой приязненной атмосфере отец Орибазий не уставал проповедовать основы веры ни днем, ни ночью. Рассказав Мемногам весь Ветхий и Новый завет, Апокалипсис и Послания Апостолов, он перешел к житиям святых и особенно много пыла вложил в прославление святых мучеников. Бедный... это всегда было его слабостью...
   Преодолев волнение, отец Лацимон продолжал другим тоном:
   — Он говорил им о святом Иоанне, заслужившем венец, когда его живьем сварили в масле; о святой Агнесе, давшей ради веры отрубить себе голову; о святом Себастиане, пронзенном сотнями стрел и претерпевшем жестокие мучения, за что в раю его встретили ангельским славословием; о святых девственницах, четвертованных, повешенных, колесованных, сожженных на малом огне. Они принимали все эти муки с восторгом, зная, что заслуживают этим место одесную господа бога.

Станислав Лем, "Звёздные дневники Ийона Тихого, Путешествие XXII"

   Я тихо брел по пустынной, озаренной луной дороге, беспечно думая о том, как выглядят обитательницы Кумберленда. Вдруг вся кровь моя оледенела от легкого прикосновения чьей-то руки к моему плечу.
   Я мгновенно обернулся, сжимая в руке трость.
   Передо мной, как если б она выросла из-под земли или спустилась с неба, стояла одинокая фигура женщины, с головы до ног одетая в белое. На ее лице, обращенном ко мне, застыл немой вопрос — рукой она указывала на темную тучу, нависшую над Лондоном.
   Я был так потрясен ее внезапным появлением глухой ночной порой в этом безлюдном месте, что не мог произнести ни слова.
   Странная женщина первая нарушила молчание.
   — Это дорога в Лондон? — спросила она.

Уилки Коллинз, "Женщина в белом"

   — Я уже не раз представлял ей: зачем нам магазин? Какая-то та-бач-ная торговля? А? — спрашивал Генерал, отводя рукой в сторону воображаемую торговлю. — Но она: хочу. А?
   — Да, уж это... — неопределенно сочувствовал Толпенников.
   — Да? — откачнулся назад фон Брезе. — Но не угодно ли?
   К Толпенникову протянулась рука с раскрытым серебряным портсигаром.
   — Спасибо, я не курю.
   — Да? Но я закурю, если позволите.
   Двумя пальцами, большим и указательным, генерал достал папиросу, постучал ею о крышку портсигара и закурил. Голубоватый дым тонкой струйкой поднимался вверх. Фон Брезе плавным движением руки направляет дым к себе и, щурясь, нюхает его.
   — Мои папиросы, — говорит он удовлетворенно. — Других не выношу. А он нашел там несколько..
   — Четыре тысячи, однако, — вставляет Толпенников.
   — Да? Я люблю запас. И говорит: без-бан-де-рольные. Смешно!

Леонид Андреев, "Первый гонорар"

     — Не могу ли я что-нибудь для вас сделать, дорогой сэр? —  осведомился Сменгль.
     — Ничего, насколько мне известно.  Очень  вам  признателен,  — отвечал мистер Пиквик.
     — Нет ли у вас белья, которое нужно отдать в стирку? Я знаю  прекрасную прачку, которая два раза в неделю приходит за моим бельем, и...  —  ей-богу, какая чертовская удача!..  — как раз сегодня она должна зайти. Не уложить  ли мне кое-что из  этих  вещей  вместе  с  моим  бельем?  К  чему  упоминать  о беспокойстве? Черт  побери!  Если  один  джентльмен,  попавший  в  беду,  не побеспокоится немного, чтобы  помочь  другому  джентльмену,  находящемуся  в таком же положении, чего стоит человеческая природа!
     Так говорил  мистер  Сменгль,  бочком  пробираясь  как  можно  ближе  к чемодану и бросая взгляды, выражающие самую пламенную и бескорыстную дружбу.
     — Может быть, вам, любезнейший, нужно выколотить  платье? —  продолжал Сменгль.
     — Не нужно, приятель, — отозвался Сэм, беря ответ на себя. —  Если  бы можно было кого-нибудь отколотить, не беспокоя слуг, это, пожалуй,  было  бы приятнее обеим  сторонам,  как  сказал  учитель,  когда  молодой  джентльмен возражал против того, чтобы его высек дворецкий.
     — И не найдется ничего, что можно было бы отослать  в  моей  корзине  в стирку? — спросил Сменгль, с обескураженным видом переводя взгляд с Сэма  на мистера Пиквика.
     — Решительно ничего, сэр, — отрезал Сэм. — Боюсь, что  ваша  корзина  и без того набита доверху вашим собственным бельем.
     Эта реплика сопровождалась таким выразительным  взглядом,  устремленным на ту часть туалета  мистера  Сменгля,  которая  обычно  свидетельствует  об искусстве прачек стирать джентльменское белье, что Сменглю оставалось только повернуться на каблуках и хотя бы на время отказаться от  всяких  притязаний на кошелек и гардероб мистера Пиквика.

Ч.Диккенс, "Посмертные записки..."

   – Не смейте бить ребенка, а то моя пуля прошьет вас насквозь! – пригрозил он взбешенной прачке, подходя к ней с парой стальных наручников в левой руке.
   – Протяните руки! – крикнул он.
   Лицо мегеры потемнело от гнева, но под угрозой револьвера она не посмела противиться. Она протянула руки, раздался щелчок – и она оказалась в кандалах.

"Похититель детей" из цикла "Нат Пинкертон"

В лунном сияньи снег серебрится,
Вдоль по дороженьке троечка мчится.

Динь-динь-динь динь-динь-динь —
Колокольчик звенит.
Этот звон, этот звон о любви говорит.

Фольклорный романс

Потом взгляд мой упал на семь длинных свечей на столе.  Сначала они   показались   мне   знаком  милосердия,  белыми  стройными ангелами, которые меня спасут; но тотчас меня охватила смертная тоска, и меня всего пронизало дрожью, как будто я дотронулся до проводов   гальванической   батареи,   ангелы   стали   пустыми призраками об огненных головах, и я понял, что они мне ничем не помогут.

Э.А.По, "Колодец и маятник"

     Утром,  придя  в   лабораторию,  Семако   увидел  трех   дюжих  парней, вытаскивавших "Смерч".
     — Куда?! — рявкнул он. — Кто разрешил?!
     — Николай Петрович  велели,  —  осклабился начальник  АХО,  руководивший операцией, — в утиль за ненадобностью.
     — Подождите! Я сейчас позвоню...
     Панель  "Смерча" зацепилась за  наличник  двери, и  на пол хлынул дождь стеклянных осколков.
     — Эх вы!.. — Семако сел за стол и закрыл глаза руками.
     Машину выволокли в коридор.
     — Зина!
     — Слушаю, Юрий Александрович.
     — Вызовите  уборщицу.  Пусть  подметет.  Если меня  будут  спрашивать, скажите, что я уехал домой.
     Лаборантка испуганно взглянула на него.
     — Что с вами, Юрий Александрович?! На вас  лица нет. Сейчас я позвоню в здравпункт.
     — Не нужно. — Семако с  трудом  поднялся со стула. — Просто я  сегодня потерял  лучшего друга... Тридцать лет...  Ведь  я с ним... даже... мысленно разговаривал иногда... Знаете, такая глупая стариковская привычка.

И.Варшавский, "Старики"

   Джип говорил мало, но его глаза были красноречивы. Его переполняли невыразимые эмоции. Это была самая настоящая магия. Вдруг я почувствовал у себя под шляпой что-то мягкое и скачущее. Я схватился за шляпу и оттуда вылетел взъерошенный голубь, побежал по прилавку и шмыгнул, похоже, в картонную коробку позади тигра из папье-маше.
   — Ай-ай-ай! — воскликнул продавец, ловко освобождая меня от головного убора. — Эта глупая птица устроила здесь гнездо!
   Он начал трясти мою шляпу и вытряхнул своей длиннющей рукой два или три яйца, большой кусок мрамора, часы, примерно полдюжины неизбежных стеклянных шариков, скомканную бумагу, потом еще и еще, и еще кучу всего, все время бормоча о том, что люди совершенно напрасно забывают почистить свои шляпы изнутри, а чистят их только снаружи. Конечно, говорил он это очень вежливо, но все же с намеками.
   — Накапливается много разных вещей, сэр... Конечно, не только у вас, почти у каждого клиента... Удивительно, чего только люди не носят с собой!
   Мятая бумага росла и вздымалась на прилавке все выше и выше, она постепенно скрывала продавца от нас и в конце концов полностью скрыла, только голос его еще звучал. Никто из нас не знает, что может скрываться в другом человеке, какой он на самом деле. Голос умолк, как умолк бы соседский граммофон, брось вы в него кирпичом. Шорох бумаги прекратился, и наступила тишина...

Г.Дж.Уэллс, "Волшебная лавка"