У вас была слишком легкая жизнь, сын мой, — сказал я прямо. — Вы заелись. Вы ничего не знаете о жизни. Сразу видно, что вас никогда не били по зубам, что вы не мерзли в окопах и не грузили бревна в плену. У вас всегда было что кушать и чем платить. Вот вы и привыкли смотреть на мир глазами небожителя, этакого сверхчеловека. Экая жалость — цивилизацию продали за горсть медяков! Да скажите спасибо, что вам за нее дают эти медяки! Вам они, конечно, ни к чему. А вдове, которая одна поднимает троих детей, которая должна их выкормить, вырастить, выучить? А Полифему, калеке, получающему грошовую пенсию? А фермеру? Что вы предложили фермеру? Сомнительные социальные идейки? Книжечки-брошюрочки? Эстетскую вашу философию? Да фермер плевал на все это! Ему нужна одежда, машины, нужна уверенность в завтрашнем дне! Ему нужно иметь постоянную возможность взрастить урожай и получить за него хорошую цену! Вы смогли ему это дать? Вы, со всей вашей цивилизацией!

АБС, "Второе нашествие марсиан"

   Вы знаете, что в Крокиньоле, когда монашенка, сестра Фессуя, забеременела от молодого послушника Руадимета, и когда, узнав о ее беременности, аббатисса вызвала виноватую к себе и в присутствии всего капитула обвинила ее в кровосмешении, — та стала оправдываться, ссылаясь на то, что это было сделано без ее согласия и что она была изнасилована братом Руадиметом.
   Аббатисса возразила: — Негодная, ведь это происходило в спальне, — почему же ты не кричала? Мы бы все прибежали к тебе на помощь.
   Та ответила, что она не смела кричать, потому что в спальне должна царить вечная тишина.
   — Но, негодяйка, — сказала аббатисса, — почему ты хоть знаками не дала знать своим соседкам по комнате?
   — Я, — ответила Фессуя, — делала задом знаки, как могла, но никто не пришел на помощь.
   — Но, негодяйка, — продолжала аббатисса, — почему же ты сейчас же не пришла сказать мне об этом и обвинить его, как полагается по правилам? Я бы сделала так, случись это со мной, — чтобы доказать свою невинность.
   — Потому, — отвечала сестра Фессуя, — что я боялась и не хотела пребывать во грехе и быть осужденной, в случае внезапной своей смерти, в ад. Я отысповедовалась у него раньше, чем он ушел из моей кельи, и он наложил на меня епитимью: не рассказывать об этом никому. А ведь открыть тайну исповеди — слишком великий грех! И слишком отвратительный перед богом и ангелами его! Могло случиться, что это было бы причиной, что огонь небесный спалил бы все наше аббатство, и все бы мы упали в преисподнюю, как Дафан и Авирон.

"Гаргантюа и Пантагрюэль"

Н и н к о в и ч. Есть у госпожи любовник?
Ж и в к а (удивлена и оскорблена). Как? Ию, за кого вы меня принимаете?
Н и н к о в и ч. Я вас предупредил, что вопрос очень деликатен, но, если вы хотите быть светской дамой, ин фам ди монд, вы должны иметь любовника.
Ж и в к а. Сударь, но ведь я порядочная женщина!
Н и н к о в и ч. Екселан! Это-то и интересно; ведь если любовника заводит непорядочная женщина, это совершенно неинтересно.
Ж и в к а. Только этого еще не хватает.
Н и н к о в и ч. Уверяю вас, сударыня, что вы сможете стать светской дамой, дамой высшего общества, ин фам ди монд, только играя в бридж, куря и имея любовника.
Ж и в к а. Ию-ю, как трудно. Ну, что касается бриджа и куренья – это еще так-сяк, ну, а вот... насчет любовника...
Н и н к о в и ч. Вы меня спросили, и я счел своей обязанностью быть с вами откровенным и ответить. Конечно, ваше дело, как поступить. Вы можете быть министершей без бриджа, папирос и любовника и вообще без светскости...
Ж и в к а. Ну, хорошо, а госпожа Драга тоже играла в бридж?
Н и н к о в и ч. Конечно! Научилась!
Ж и в к а. И курила?
Н и н к о в и ч. Конечно
Ж и в к а. И... это?
Н и н к о в и ч. Да, сударыня, да, у нее был и любовник.
Ж и в к а (забывшись, с большим любопытством). А кто?
Н и н к о в и ч. Я.
Ж и в к а. Вы? А госпожа Ната тоже училась хорошему тону?
Н и н к о в и ч. Еще как!
Ж и в к а. А кто у нее был?
Н и н к о в и ч. Тоже я.
Ж и в к а. Как же это вы... так подряд?
Н и н к о в и ч. Как только кабинет подает в отставку, даю отставку и я.

Бранислав Нушич, «Госпожа министерша»

   — Сию минуту, Настасья Филипповна; но уж если князь сознался, потому что я стою на том, что князь всё равно что сознался, то что же бы, например, сказал другой кто-нибудь (никого не называя), если бы захотел когда-нибудь правду сказать? Что же касается до меня, господа, то дальше и рассказывать совсем нечего: очень просто, и глупо, и скверно. Но уверяю вас, что я не вор; украл же не знаю как. Это было третьего года, на даче у Семена Ивановича Ищенка, в воскресенье. У него обедали гости. После обеда мужчины остались за вином. Мне вздумалось попросить Марью Семеновну, дочку его, барышню, что-нибудь на фортепиано сыграть. Прохожу чрез угловую комнату, на рабочем столике у Марьи Ивановны три рубля лежат, зеленая бумажка: вынула, чтобы выдать для чего-то по хозяйству. В комнате никовошенько. Я взял бумажку и положил в карман, для чего — не знаю. Что на меня нашло — не понимаю. Только я поскорей воротился и сел за стол. Я всё сидел и ждал, в довольно сильном волнении, болтал без умолку, анекдоты рассказывал, смеялся; подсел потом к барыням. Чрез полчаса примерно хватились и стали спрашивать у служанок. Дарью-служанку заподозрили. Я выказал необыкновенное любопытство и участие и помню даже, когда Дарья совсем потерялась, стал убеждать ее, чтоб она повинилась, головой ручаясь за доброту Марьи Ивановны, и это вслух, и при всех. Все глядели, а я необыкновенное удовольствие ощущал именно оттого, что я проповедую, а бумажка-то у меня в кармане лежит. Эти три целковых я в тот же вечер пропил в ресторане. Вошел и спросил бутылку лафиту; никогда до того я не спрашивал так одну бутылку, без ничего; захотелось поскорее истратить. Особенного угрызения совести я ни тогда, ни потом не чувствовал. Другой раз наверное не повторил бы; этому верьте или нет, как угодно, я не интересуюсь. Ну-с, вот и всё.
   — Только, уж конечно, это не самый худший ваш поступок, — с отвращением сказала Дарья Алексеевна.
   — Это психологический случай, а не поступок, — заметил Афанасий Иванович.
   — А служанка? — спросила Настасья Филипповна, не скрывая самого брезгливого отвращения.
   — А служанку согнали на другой же день, разумеется. Это строгий дом.
   — И вы допустили?
   — Вот прекрасно! Так неужели же мне было пойти и сказать на себя? — захихикал Фердыщенко, впрочем пораженный отчасти общим слишком неприятным впечатлением от его рассказа.

Ф.М.Достоевский, "Идиот"

     Я сказал ему:
     — Дорогой Фортунато, как я рад, что вас встретил. Какой у вас цветущий вид. А мне сегодня прислали  бочонок  амонтильядо;
по крайней мере, продавец утверждает, что это амонтильядо, но у меня есть сомнения.
     —  Что?  —  сказал он. — Амонтильядо? Целый бочонок? Не может быть! И еще в самый разгар карнавала!
     — У меня есть сомнения, — ответил я, — и  я,  конечно, поступил опрометчиво, заплатив за это вино, как за амонтильядо,
не  посоветовавшись  сперва  с  вами.  Вас  нигде  нельзя  было отыскать, а я боялся упустить случай.
     — Амонтильядо!
     — У меня сомнения.
     — Амонтильядо!
     — И я должен их рассеять.

Эдгар Аллан По, "Бочонок амонтильядо"