– Но я еду к своим родственникам не в гости, – возразил Ходжа Насреддин. – Я еду по важному делу.
   – По делу! – вскричал сборщик, и в глазах его мелькнул блеск. – Значит, ты едешь в гости и одновременно по делу! Плати гостевую пошлину, деловую пошлину и пожертвуй на украшение мечетей во славу аллаха, который сохранил тебя в пути от разбойников.

Л.Соловьев, "Возмутитель спокойствия"

   Я уже говорил вам про закон гостеприимства в старину. В давным-давно прошедшие времена, – а это и в самом деле было давненько, – когда знаменитый шутник Рафтери держал в благоговейном страхе весь Коннахт, потребовался незаурядный женский ум, чтобы обойти нерушимый закон гостеприимства. Этой женщине удалось без единого упрека и безнаказанно выставить из своего дома столь необыкновенного музыканта, сочетавшего к тому же в себе ум и независимость истинного поэта.
Как и многие его предшественники-поэты, Рафтери частенько злоупотреблял своими привилегиями, чересчур даже, а в особенности, когда заигрывал со своей второй возлюбленной – бутылкой.
   Однажды он остановился на ночлег в хижине у бедной вдовы. И так-то она спины не разгибала и сердце свое надрывала в заботах о целой куче голодных ребятишек, а тут еще музыкант этот живет себе целых тринадцать недель! И тащи ему все, и угождай, и прислуживай. Наконец стало ясно, что сей великий человек не намерен убираться из дома, пока его не вынесут оттуда на катафалке.
   Соседки, которые считали себя поумнее вдовы, советовали ей нарушить старинный обычай и вышвырнуть старичка вон. Но она только головой покачала в ответ на такое позорное предложение и продолжала терпеливо сносить все невзгоды.
   Так тянулось до сенокоса, когда косари на лугах ждут подмоги от своих хозяек. Среди тысячи домашних дел женщина должна еще ухитриться заготовить им свясла – копны вязать. И для этого в углу кухни им оставляют охапку соломы – вить из нее веревки.
   Вдова позвала на помощь Рафтери, – до сих пор его не просили даже палец о палец ударить, – и велела ему взять веретешко и крутить. Она подает ему из охапки понемногу соломы, а он вьет веревку.
   Но ведь вам известно, что когда вьешь веревку, то шаг за шагом пятишься назад от соломы, которая так и бежит сквозь пальцы. Веревка становится все длиннее, а вы отступаете все дальше и дальше.
   Так Рафтери и пятился, – веревка тянулась, а он пятился, – сначала от очага, у которого стояла вдова, подавая ему солому, а потом и за порог, на свежий воздух, в широкий божий мир, из которого он целых тринадцать блаженных недель был добровольным изгнанником. И тут он услышал, как захлопнулась и защелкнулась дверь, через которую он только что вышел сам, никто его не выпроваживал, не выставлял и не выгонял.
   Вот как удалось женскому уму без промаха обойти семью семьдесят раз священный закон ирландского гостеприимства и выставить за дверь самого великого Рафтери.

"Как удалось перехитрить самого Рафтери", ирландская сказка

   — Мои благородные друзья! — звучно сказал, наконец, доктор Будах, встал и упал на Румату.
   Румата бережно обнял его за плечи.
   — Готов? — спросил дон Кондор.
   — До утра не проснется, — сказал Румата, поднял Будаха на руки и отнес на ложе отца Кабани.
   Отец Кабани проговорил с завистью:
   — Доктору, значит, можно закладывать, а отцу Кабани, значит, нельзя, вредно. Нехорошо получается!

АБС, "Трудно быть богом"

Генерал-аншеф Раевский зовет командиров:
"Чтой-то я не вижу моих славных бомбардиров?"
Командиры отвечают, сами все дрожат:
"Бомбардиры у трактиру пьяные лежат!"

Генерал-аншеф Раевский сам сидит, серчает,
До своей особы никого не допущает.
Говорит он адъютанту: "Мать твою ядрить!
Бомбардирам у трактиру сена постелить!"

Генерал-аншеф Раевский любит бомбардиров!

Юлий Ким

   — Общие рассуждения! — продолжал Пигасов, — смерть моя эти общие рассуждения, обозрения, заключения! Все это основано на так называемых убеждениях; всякий толкует о своих убеждениях и еще уважения к ним требует, носится с ними... Эх!
   И Пигасов потряс кулаком в воздухе. Пандалевский рассмеялся.
   — Прекрасно! — промолвил Рудин, — стало быть, по-вашему, убеждений нет?
   — Нет — и не существует.
   — Это ваше убеждение?
   — Да.
   — Как же вы говорите, что их нет? Вот вам уже одно на первый случай.
   Все в комнате улыбнулись и переглянулись.
   — Позвольте, позвольте, однако, — начал было Пигасов...
   Но Дарья Михайловна захлопала в ладоши, воскликнула: «Браво, браво, разбит Пигасов, разбит!» — и тихонько вынула шляпу из рук Рудина.

И.С.Тургенев, "Рудин"

Убил я поэму. Убил, не родивши. К Харонам!
Хороним.
Хороним поэмы. Вход всем посторонним.
Хороним.

На черной Вселенной любовниками
                                                             отравленными
лежат две поэмы,
                             как белый бинокль театральный.
Две жизни прижались судьбой половинной —
две самых поэмы моих
                                     соловьиных!

Андрей Вознесенский, "Плач по двум нерожденным поэмам"

   — Что это? Неужели книга? А мне казалось, что специальное обучение все теперь проводится с помощью кинофильмов. — Миссис Фелпс удивленно заморгала глазами. — Вы изучаете теорию пожарного дела?
   — Какая там к черту теория! — ответил Монтэг. — Это стихи.
   — Монтэг! — прозвучал у него в ушах предостерегающий шепот Фабера.
   — Оставьте меня в покое! — Монтэг чувствовал, что его словно затягивает в какой-то стремительный гудящий и звенящий водоворот.
   — Монтэг, держите себя в руках! Не смейте…
   — Вы слышали их? Слышали, что эти чудовища лопотали тут о других таких же чудовищах? Господи! Что только они говорят о людях! О собственных детях, о самих себе, о своих мужьях, о войне!.. Будь они прокляты! Я слушал и не верил своим ушам.
   — Позвольте! Я ни слова не сказала о войне! — воскликнула миссис Фелпс.
   — Стихи! Терпеть не могу стихов, — сказала миссис Бауэлс.
   — А вы их когда-нибудь слышали?

Рей Брэдбери, "451 градус по Фаренгейту"