Петя истово  помолился  на  золотой  крест  с  цепями  и  проговорил  с убеждением:

        - Святой истинный крест, что не скажу! Ну?

        - Слышь, Петька...

        Гаврик кусал губы и грыз себе руку. У него в глазах стояли слезы.

        - Слышь, Петька... Ешь землю, что не скажешь!

        Петя внимательно осмотрелся по сторонам и увидел под стеной подходящую, довольно чистую землю. Он выцарапал ногтями щепотку и, высунув язык,  свежий и розовый, как чайная  колбаса,  положил  на  него  землю.  После  этого  он вопросительно повернул выпученные глаза к приятелю.

        - Ешь! - мрачно сказал Гаврик.

        Петя зажмурился и начал старательно жевать землю.

        Но в этот миг на дороге послышался странный нежный звон.

        Два солдата конвойной команды, в черных погонах, с шашками наголо, вели арестанта в кандалах. Третий  солдат,  с  револьвером  и  толстой  разносной книгой в мраморном переплете, шел  сзади.  Арестант  в  ермолке  солдатского сукна и в таком же халате, из-под которого высовывались  серые  подштанники, шел, опустив голову.

        Ножных кандалов не было видно - они глухо брякали в подштанниках, -  но длинная цепочка ручных висела спереди и, нежно звеня, била по коленям.

        То и дело арестант подбирал ее жестом  священника,  переходящего  через лужу.

Катаев, "Белеет парус одинокий..."

Ничего не сказал Гаврик, поэтому, видимо, и стал партийным работником.

Эх, дороги...
Пыль да туман,
Холода, тревоги
Да степной бурьян

Лев Ошанин.

Я собрал все свое мужество, ибо выступать на Совете Старейшин было с моей стороны дерзостью.
— Я подумал, Ацер... что, если мы попробуем давать концерты? Конечно, не настоящие концерты, а вот по утрам или особенно вечером в деревнях и в маленьких городках,— мы ведь можем что-нибудь сыграть и спеть? Вот сегодня, например, мы же не просили, а нам дали хлеба и колбасы, а вчера разрешили брать капусты сколько хочется...
— Поглядите на этого обжору! — снова заехидничал Младенец (самый толстый среди нас, он был похож на младенца-великана, чем и заслужил свое прозвище).— Учти, Борода, жратва — это еще не все, нам нужны деньги, денежки, деньжонки, гроши, монета, звонкая и бумажная,— выбирай, что тебе понятнее.
— Без тебя знаю! — сказал я.— Но ведь пока еще мы и не просили. А если после концерта пойти с тарелкой по кругу...
— С тарелкой! Мы же не бременские музыканты!
— Ну хотя бы со шляпой. Ведь собирается столько народу, кто-нибудь и даст.
Наступило долгое задумчивое молчание. Потом снова забренчала гитара и голос запел:

За стаей птичья стая
Летит на дальний юг...
Вновь, шляпы ввысь взметая,
Мы встали в полукруг.
Да, господа студенты,
Нам снова — в дальний край,
И наши инструменты
Поют: «Прости-прощай!»
Проща-ай! Про-о-ща-ай!..

Еще раз протяжное: «Про-ща-ай!» И сразу же быстро, торжествующе, издеваясь над бюргером, сидящим дома на печной лавке:

Beatus ille homo
Qui sedet in sua domo
Et sedet post fornacem
Et habet bonam pacem![*]

В конце концов мы все дружно подхватываем эту веселую, насмешливую песню немецких студентов из города Праги, горланим с воодушевлением, задором, беззаботностью...
Когда все стихло, Ацер сказал:
— А Борода не так уж глупо придумал.

Ханс Фаллада. "У нас дома в далекие времена"

ЗЫ По-латыни написано:

Лучше сидеть дома
Кости греть у печки
Ни доюдя, ни бурелома
Ни холодной речки!

– Вася вчерась письмо прислал. – Санька запустила два пальца за низко открытый корсаж (Роман Борисович заморгал: вот-вот сейчас женщина заголится), вытащила голубенькое письмецо. – Как бы Васю мово не послали в Париж…

Алексей Толстой, "Петр I "

Старик почтальон ругал себя за то, что потерял столько времени из-за двух ребячьих писем.
А между тем письма эти заключали в себе объяснение всего, что казалось в школе таким загадочным дяде Посту. И, если б удалось ему одним глазком заглянуть хотя бы в одно...

Н Кальма. "Дети Горчичного рая"

— Ты полетишь!
— Почему вы так думаете?
— Потому что — мы верим в тебя!

Попугай из советского мультика.

Когда Ганс вернулся домой, уже никто не искал в газетах рубрику "На фронтах Испании". Впрочем, ее и не стало.
   А доселе каждый, купив газету, первым долгом отыскивал на третьей полосе эту бессменную рубрику. И на улицах поутру густо толклись люди у газетных витрин, и было нетрудно заметить, что все глаза, все очки устремлены к одному: "На фронтах Испании". Там же карта Пиренейского полуострова. Полуостров похож на сжатый кулак.
   Карту извилистой жирной чертой межевала линия фронта. Даже малейшие ее колебания приводили людей то в восторг, то в уныние.
   И уже привычными, как название родного города, были слова "Гвадалахара", "Бильбао", "Герника", "Университетский городок"...
   Бушевали митинговые страсти. Осыпался с неба снегопад листовок. Звенели боевые песни. Привет, Испания! Салют, Испания! С тобой, Испания!
   Но вот фронтовой извив на карте дрогнул, пополз вспять. Потом эта линия рассеклась надвое. Подобралась. Сжалась. Шевельнулась в последних корчах...
   Уже все пережито. Падение Теруэля. Падение Барселоны. Предательство Касадо. Предательство Миахи. Мятеж в Картахене. Триста тысяч бойцов республики уходят через перешеек во Францию. Там их ждут концлагеря. А тех, кто остался, ждет еще худшее.
   И уже никто не ищет в газетах рубрику "На фронтах Испании". Нет такой рубрики. Нет фронтов. И кажется, нет Испании.
   На том самом месте, где была карта, похожая на сжатый кулак, появились другие карты. Там, где печатались телеграммы из Испании, теперь пестрят другие телеграммы -- они снова тревожат сердце, повергают в озноб и ярость.
   Это место -- на третьей полосе газеты -- никогда и никому не сулит покоя.

Рекемчук, "Товарищ Ганс"

Теперь и газет нет. Есть Интернет, и ничего не изменилось.

Ошибки, «ляпы», неточности!.. Вот вы, товарищ Шатоикемов!.. Сегодня я получил письмо, люди жалуются. Пишут: зачем ваш сотрудник Шатоикемов грубо исказил факт, написав в отчете, будто бы из-за неподготовленности собрания его участникам пришлось опускать бюллетени в тазик? Зачем? Собрание не было подготовлено. Факт. Но они опускали бюллетени в шапку, а не в тазик!
— Я не виноват! — визгливо воскликнул лохматый, как пудель, Шатоикемов. — Я писал: в шапку.
— Откуда же взялся тазик?
Ответственный секретарь залился краской.
— В этом повинны вы да я, — буркнул секретарь, адресуясь редакторскому животу. — Я немного поправил отчет, а при перепечатке машинистка вместо «в шапку» напечатала, «в шайку». Вам «шайка» не понравилась, и вы заменили ее тазиком.
Редактор сбился с мысли. Растерянно посмотрев на подчиненных, он долго стоял, раскинув широко в стороны руки, как бы призывая аудиторию в свои объятия, и, наконец, жалобно воскликнул ни с того ни с сего:
— Товарищи! А ведь мы преодолеем все трудности. Уверен. Ведь преодолеем?..

Олег Сидельников, "Нокаут"

Как всегда, где Ильф-Петров, там и Сидельников.