— Ваше имя? — спросил комиссар.
     — Атос, — ответил мушкетер.
     —  Но ведь это не человеческое имя, это  название какой-нибудь  горы! — воскликнул несчастный комиссар, начинавший терять голову.
     — Это мое имя, — спокойно сказал Атос.
     — Но вы сказали, что вас зовут д'Артаньян.
     — Я это говорил?
     — Да вы.
     — Разрешите! Меня  спросили:  "Вы господин  д'Артаньян?" —  на  что  я ответил: "Вы так полагаете?" Стражники закричали, что они в этом уверены.  Я не стал спорить с ними. Кроме того, ведь я мог и ошибиться.
     — Сударь, вы оскорбляете достоинство суда.
     — Ни в какой мере, — спокойно сказал Атос.

"Три мушкетера"

Но есть и божий суд, наперсники разврата!
‎Есть грозный суд: он ждёт;
‎Он недоступен звону злата,
И мысли и дела он знает наперёд.

М.Ю.Лермонтов

     С трудом поднявшись и не веря своим глазам, я смотрел, как пес медленно встает  на ноги. Хозяин тут же  водворил  его на заднее  сиденье, где он был встречен восторженными воплями.
     Но сам молодой человек был  словно оглушен. Все время, пока я возился с колли, он, не переставая, бормотал:
     "Вы  же  просто  вытолкнули  мяч...  просто  вытолкнули.  Как  я-то  не сообразил?"
     Не опомнился он, даже когда повернулся ко мне, прежде чем сесть машину.
     — Не знаю... просто не знаю, как вас благодарить, — сказал он хрипло. — Это же чудо.
     На секунду он прислонился к дверце:
     — Ну, а ваш гонорар? Сколько я вам должен?
     Я  потер  подбородок.  Дело  обошлось без  медикаментов. Потеряно  было только время.
     — Пять шиллингов, — сказал я,  — и  никогда больше не позволяйте ему играть таким маленьким мячом.
     Молодой  человек достал деньги,  потряс  мне  руку  и  уехал. Его жена, которая так и не вышла из машины, помахала на  прощание.  Но лучшей наградой было последнее мимолетное видение:  детские ручонки, крепко сжимающие собаку в объятиях, и замирающие в темной дали радостные крики:
     — Бенни... Бенни... Бенни!

Джеймс Хэрриот, "О всех созданиях — больших и малых"

Но потом не вернулся Томас, большой толстый Томас, который носил ботинки сорок пятого размера, обожал розыгрыши и воспитывал пуделя — конечно, самого умного пуделя в мире. Даже в карманах его комбинезона можно было найти шкурку от колбасы и кусочки сахара. Шеф подозревал, что Томас иногда ухитряется провести своего пуделя в ракету, хотя Томас божился, что ничего такого ему и в голову не приходило.

Станислав Лем, "Патруль"

   Поднявшись, графиня огляделась по сторонам и внезапно схватила тарелку с большим сочным бифштексом, только что поданную кому-то из посетителей за соседним столиком. Подойдя к мраморной нише, она поставила тарелку перед псом и что-то сказала по-русски.
   Цербер смотрел прямо перед собой, как будто никакого бифштекса не было и в помине.
   — Видите? И не подумайте, что его хватит всего на несколько минут. Нет, он может так часами сидеть, если понадобится!
   Она снова что-то произнесла. Цербер молниеносно выгнул длинную шею, и бифштекс исчез, словно по волшебству.
   Графиня обхватила пса за шею и страстно расцеловала, для чего ей пришлось подняться на цыпочки.
   — Он может быть таким ласковым! — воскликнула она. — Я, Элис — его друзья, — мы можем делать с ним все что угодно! Но дашь команду — и он выполнит все, что ему прикажешь! Уверяю вас, он разорвет — ну, к примеру, инспектора полиции — в клочья! Да-да, в мелкие клочья! — И графиня расхохоталась. — Стоит мне сказать слово…
   Пуаро торопливо прервал гостеприимную хозяйку. Он не доверял ее чувству юмора и опасался, как бы инспектор Стивенс и в самом деле не попал в беду.
   — Профессор Лискерд хочет вам что-то сказать, — заметил он.
   Профессор с укоризненной миной встал рядом с графиней.
   — Вы забрали мой бифштекс, — пожаловался он. — Зачем вы это сделали? Такой был хороший бифштекс...

Агата Кристи, "Пленение Цербера" (из сборника "Подвиги Геракла")

   Трясущимися руками я отвернул пробку и едва вдохнул резкий миндальный запах, как профессор отнял у меня флакон. Крупные слезы выступили на глазах: я смахнул их кончиками пальцев и остолбенел. Великолепный, покрытый паласами зал, со множеством пальм, со столами, заставленными хрусталем, с майоликовыми стенами и скрытым от глаз оркестром, под музыку которого мы смаковали жаркое, – исчез. Мы сидели в бетонированном бункере, за грубым деревянным столом, под ногами лежала потрепанная соломенная циновка. Музыка звучала по-прежнему – из репродуктора, который висел на ржавой проволоке. Вместо сверкающих хрусталем люстр – голые, запыленные лампочки. Но самое ужасное превращение произошло на столе. Белоснежная скатерть исчезла; серебряное блюдо с запеченной в гренках куропаткой обернулось дешевой тарелкой с серо-коричневым месивом, прилипавшим к алюминиевой вилке, – потому что старинное серебро столовых приборов тоже погасло. В оцепенении смотрел я на эту гадость, которую только что с удовольствием разделывал, наслаждаясь хрустом подрумяненной корочки, который, как в контрапункте, прерывался более низким похрустыванием разрезаемого гренка – сверху отлично подсушенного, снизу пропитанного соусом. Ветви пальмы, стоявшей неподалеку, оказались тесемками от кальсон: какой-то субъект сидел в компании трех приятелей прямо над нами – не на антресоли, а скорее на полке, настолько она была узка. Давка здесь царила невероятная! Я боялся, что глаза у меня вылезут из орбит, но ужасающее видение дрогнуло и стало опять расплываться, словно по волшебству. Тесемки над моей головой зазеленели и снова покрылись листьями, помойное ведро, смердящее за версту, превратилось в резную цветочную кадку, грязный стол заискрился белоснежной скатертью. Засверкали хрустальные рюмки, серое месиво вернуло себе утонченные оттенки жаркого; где положено, выросли у него ножки и крылышки; старинным серебром заблестел алюминий, фраки официантов снова замелькали вокруг. Я посмотрел под ноги: солома обернулась персидским ковром, и я, опять окруженный роскошью, уставился на румяную грудку куропатки, тяжело дыша, не в силах забыть того, что за нею скрывалось...
   – Вот теперь вы начинаете разбираться в действительности, – доверительно шептал Троттельрайнер; при этом он заглядывал мне в глаза, как будто опасался слишком бурной реакции. – А ведь мы, заметьте, находимся в заведении экстра-класса! Хорошо еще, что я заранее это предусмотрел; в другом ресторане у вас бы просто помрачился рассудок!
   – Как? Значит... есть... еще отвратительнее?
   – Да.
   – Не может быть.
   – Уверяю вас. Здесь хоть настоящие стулья, столы, тарелки и вилки, а там мы лежали бы на многоярусных нарах и ели руками из чанов, подвозимых конвейером. То, что скрывается под маскою куропатки, там еще несъедобнее.

Станислав Лем, "Футурологический конгресс"

   Вспомни, человечество долго жило за счет иных существ. По Земле бродили стада коров и баранов, сновали куры и утки — их вели на убой, чтоб человек имел мясо. Синтетическое мясо наших заводов вкуснее животного, синтетическое молоко ароматней коровьего. Исчезла нужда в продуктах живых организмов — никто не разводит животных на убой. Нет ли похожего на это и у разрушителей? Они стали на путь угнетения соседей, потому что нашли легкий способ удовлетворения потребностей. Может, мы откроем иные пути их удовлетворения, если, конечно, эти потребности жизненно необходимы?

...

   Натуральное мясо и вправду пахло чем угодно, но не мясом — дымом, угольями, сажей, пережаренным жиром, жилами, костями. И в нем не было той сочности и свежести, той ароматной мягкости, что радуют в настоящем синтетическом мясе. Я жевал кусок, перекатывая его из одного угла рта в другой, он был весь собран из каких-то терпких нитей и неперекусываемых железных пленок. Если бы такую продукцию выдали в столовой, все кухонные автоматы немедленно бы отправили на перемонтировку.

А это Сергей Снегов, "Люди как боги"