Чуден Днепр при тихой погоде, когда вольно и плавно мчит сквозь леса и горы полные воды свои. Ни зашелохнет; ни прогремит. Глядишь, и не знаешь, идет или не идет его величавая ширина, и чудится, будто весь вылит он из стекла, и будто голубая зеркальная дорога, без меры в ширину, без конца в длину, реет и вьется по зеленому миру. Любо тогда и жаркому солнцу оглядеться с вышины и погрузить лучи в холод стеклянных вод и прибережным лесам ярко отсветиться в водах. Зеленокудрые! они толпятся вместе с полевыми цветами к водам и, наклонившись, глядят в них и не наглядятся, и не налюбуются светлым своим зраком, и усмехаются к нему, и приветствуют его, кивая ветвями. В середину же Днепра они не смеют глянуть: никто, кроме солнца и голубого неба, не глядит в него. Редкая птица долетит до середины Днепра! Пышный! ему нет равной реки в мире. Чуден Днепр и при теплой летней ночи, когда все засыпает — и человек, и зверь, и птица; а Бог один величаво озирает небо и землю и величаво сотрясает ризу. От ризы сыплются звезды. Звезды горят и светят над миром и все разом отдаются в Днепре. Всех их держит Днепр в темном лоне своем. Ни одна не убежит от него; разве погаснет на небе. Черный лес, унизанный спящими воронами, и древле разломанные горы, свесясь, силятся закрыть его хотя длинною тенью своею, — напрасно! Нет ничего в мире, что бы могло прикрыть Днепр. Синий, синий, ходит он плавным разливом и середь ночи, как середь дня; виден за столько вдаль, за сколько видеть может человечье око. Нежась и прижимаясь ближе к берегам от ночного холода, дает он по себе серебряную струю; и она вспыхивает, будто полоса дамасской сабли; а он, синий, снова заснул. Чуден и тогда Днепр, и нет реки, равной ему в мире! Когда же пойдут горами по небу синие тучи, черный лес шатается до корня, дубы трещат и молния, изламываясь между туч, разом осветит целый мир — страшен тогда Днепр! Водяные холмы гремят, ударяясь о горы, и с блеском и стоном отбегают назад, и плачут, и заливаются вдали. Так убивается старая мать козака, выпровожая своего сына в войско. Разгульный и бодрый, едет он на вороном коне, подбоченившись и молодецки заломив шапку; а она, рыдая, бежит за ним, хватает его за стремя, ловит удила, и ломает над ним руки, и заливается горючими слезами.
   Дико чернеют промеж ратующими волнами обгорелые пни и камни на выдавшемся берегу. И бьется об берег, подымаясь вверх и опускаясь вниз, пристающая лодка. Кто из козаков осмелился гулять в челне в то время, когда рассердился старый Днепр? Видно, ему не ведомо, что он глотает, как мух, людей.

И опять-таки "Страшная месть"

П р а в д и н. Дверь, например, какое имя: существительное или прилагательное?
М и т р о ф а н. Дверь? Котора дверь?
П р а в д и н. Котора дверь! Вот эта.
М и т р о ф а н. Эта? Прилагательна.
П р а в д и н. Почему ж?
М и т р о ф а н. Потому что она приложена к своему месту. Вон у чулана шеста неделя дверь стоит еще не навешена: так та покамест существительна.
С т а р о д у м. Так поэтому у тебя слово дурак прилагательное, потому что оно прилагается к глупому человеку?
М и т р о ф а н. И ведомо.

Д.И.Фонвизин, "Недоросль"

Вот так и ведется на нашем веку:
на каждый прилив — по отливу,
на каждого умного — по дураку,
все поровну, все справедливо.

Но принцип такой дуракам не с руки,
с любых расстояний их видно.
Кричат дуракам: "Дураки, дураки!"
А это им очень обидно.

И чтоб не краснеть за себя дураку,
чтоб каждый был выделен, каждый,
на каждого умного — по ярлыку
повешено было однажды.

Давно в обиходе у нас ярлыки —
по фунту на грошик на медный.
И умным кричат: "Дураки, дураки!"
А вот дураки — незаметны.

Б.Ш.Окуджава

Жил великан с голубыми глазами,
Он любил женщину маленького роста.
А ей все время в мечтах являлся
Маленький дом,
где растет под окном
цветущая жимолость.

Великан любил так,
Как любят великаны,
Он к большой работе
Тянулся руками,
И построить не мог ей теремок —
Маленький дом,
где растет под окном
цветущая жимолость.

Жил великан с голубыми глазами,
Он любил женщину маленького роста.
А она устала идти с ним
Дорогой великанов,
ей захотелось
Отдохнуть в уютном домике с садом.
— Прощай! — сказала она голубым глазам.

И ее увел состоятельный карлик
В маленький дом,
где растет под окном
цветущая жимолость.

И великан понимает теперь,
Что любовь великана
Не упрятать в маленький дом,
где растет под окном
цветущая жимолость.

Назым Хикмет

А тот чахоточный, родня вам, книгам враг,
В ученый комитет который поселился
И с криком требовал присяг,
Чтоб грамоте никто не знал и не учился?

"Горе от ума"

— Не угнаться мне за твоей риторикой и логикой, — говорит Билл. — Мне от тебя нужно одно: чтобы ты съездил в Вашингтон и выхлопотал мне место шерифа. У меня, понимаешь ли, нет способностей к интригам и высокому тону. Я — простой обыватель и хочу получить это место. Вот и все. Я убил на войне семерых, а детей у меня девять душ. Я член республиканской партии с первого мая. Я не умею ни читать, ни писать и не вижу никаких оснований, почему я не гожусь для этой должности.

О'Генри, "Рука, которая терзает весь мир"

   — Смотрите, смотрите, месяц-то, — зашептал он, — и рога у него, и глаза.
   Дрогнул караковый.
   — А борода есть?
   — И борода веником. Караковый захрапел:
   — «Хозяин» это, берегись.
   Вдруг клубком из окошка скатился в стойло вороному старичок и засмеялся, заскрипел.
   Вороной стал как вкопанный, мелкой дрожью дрожит.
   Рыжая кобыла легла со страха, вытянула шею.
   Караковый забился в угол.
   — Вороненький, соколик, — заскрипел «хозяин», — гривку тебе заплету, — боишься меня? А зачем козла звал?.. Не зови козла, не пугай меня... — и, с вывертом, с выщипом, ухватил вороного.
   Вороной застонал.
   — Стонешь? Не нравится? А мне козлиный дух нравится?.. Идем за мной.

А.Н.Толстой, "Хозяин"