От нестерпимого жара солдаты пятились. Никого спасти было нельзя. Сняв треуголки, крестились, у иных текли слезы. Алексей, чтобы не видеть ничего, не слышать звериных воплей, ушел за разломанные ворота. Коленки тряслись, подкатывалась тошнота. Прислонился к дереву, сел. Снял шапку, остужал голову, ел снег. Зарево ярче озаряло снежный лес.

Алексей Толстой, "Петр I"

Вот они, две дороги до Киева: прямоезжая и окольная.
По окольной до Киева — тысча вёрст, по прямой-то — всего полтысячи.
Только эта дорожка короткая заколодила, замуравела,
Потому что на близкой дорожке Соловей-разбойник пошаливает,
И, выходит, дорога дальняя покороче и поспокойнее..

М/ф "Илья Муромец и Соловей-разбойник" (1978)

Китайцы все присели,
Задами потрясли,
Гласят: «Затем доселе
Порядка нет в земли,

Что мы ведь очень млады,
Нам тысяч пять лишь лет;
Затем у нас нет складу,
Затем порядку нет!»

А.К.Толстой, "Сидит под балдахином"

   Анна Ивановна заглядывает в Марусину тетрадку, укоризненно кивает головой. Маруся испуганно смотрит на неё.
   — Прочти-ка это слово, — говорит Анна Ивановна, указывая на доску.
   — «Собака», — читает Маруся.
   — Правильно! А теперь прочти это… — И Анна Ивановна указывает на последнюю строчку в Марусиной тетради. — Что ты написала?
   Маруся заглядывает в тетрадь. Ахает. Хватается за голову:
   — Ах! Я написала… «босака»! Опять поторопилась!

Е.Л.Шварц, "Первоклассница"

Уж вечер вечереет.
Все с фабрики идут.
Маруся отравилась.
В больницу повезут.

В больницу привозили,
Ложили на кровать.
Два доктора с сестрицей
Старались жизнь спасать.

Один из многочисленных вариантов фольклорного романса начала XX века, послужившего, вероятно, первоосновой стихотворения Маяковского. Вариантов было — не счесть, а уж пародий...

Черный человек,
Черный, черный,
Черный человек
На кровать ко мне садится,
Черный человек
Спать не дает мне всю ночь.

Есенин

Игра началась заново. Мы перебрались из комнаты в прихожую, где было свободнее, и били о ровную дощатую заборку. Били, опускались на колени, ползали но полу, задевая друг друга, растягивали пальцы, замеряя монеты, затем опять поднимаясь на ноги, и Лидия Михайловна объявляла счет. Играла она шумно: вскрикивала, хлопала в ладоши, поддразнивала меня — одним словом, вела себя как обыкновенная девчонка, а не учительница, мне даже хотелось порой прикрикнуть. Но выигрывала тем не менее она, а я проигрывал. Я не успел опомниться, как на меня набежало восемьдесят копеек, с большим трудом мне удалось скостить этот долг до тридцати, но Лидия Михайловна издали попала своей монетой на мою, и счет сразу подскочил до пятидесяти. Я начал волноваться. Мы договорились расплачиваться по окончании игры, но, если дело и дальше так пойдет, моих денег уже очень скоро не хватит, их у меня чуть больше рубля. Значит, за рубль переваливать нельзя — не то позор, позор и стыд на всю жизнь.

Валентин Распутин "Уроки французского"

"Вот посмотрите, батюшка, какая рожа!" сказал Плюшкин Чичикову, указывая пальцем на лицо Прошки. "Глуп ведь, как дерево, а попробуй что-нибудь положить, мигом украдет! Ну, чего ты пришел, дурак, скажи, чего?" Тут он произвел небольшое молчание, на которое Прошка отвечал тоже молчанием. "Поставь самовар, слышишь, да вот возьми ключ, да отдай Мавре, чтобы пошла в кладовую: там на полке есть сухарь из кулича, который привезла Александра Степановна, чтобы подали его к чаю!.. Постой, куда же ты? Дурачина! Эхва, дурачина! О, какой же ты дурачина!.. чего улепетываешь? Бес у тебя в ногах, что ли, чешется?.. ты выслушай прежде: сухарь-то сверху, чай, поиспортился, так пусть соскоблит его ножом, да крох не бросает, а снесет в курятник. Да смотри ты, ты не входи, брат, в кладовую, не то я тебя, знаешь! березовым-то веником, чтобы для вкуса-то! Вот у тебя теперь славный аппетит, так чтобы еще был получше! Вот попробуй-ка пойди в кладовую, а я тем временем из окна стану глядеть. Им ни в чем нельзя доверять", продолжал он, обратившись к Чичикову, после того как Прошка убрался вместе с своими сапогами. Вслед за тем он начал и на Чичикова посматривать подозрительно.

Н.В. Гоголь "Мертвые души"

   Ла Раме, не понявший восклицания герцога,  самым  тщательным  образом обстругал ножку виселицы.
   - Отлично, - сказал герцог. - Теперь просверли дырочку в  полу,  а  я приготовлю преступника.    Ла Раме опустился на одно колено и стал ковырять пол.
   Герцог в это время повесил рака на нитку. Потом он с  громким  смехом водрузил виселицу посреди комнаты.
   Ла Раме тоже от души смеялся, сам не зная  чему,  и  сторожа  вторили ему. Не смеялся один только Гримо. Он подошел к Ла Раме и,  указывая  на рака, крутившегося на нитке, сказал:
   - Кардинал?
   - Повешенный его высочеством герцогом де Бофором, - подхватил герцог, хохоча еще громче, - и королевским офицером Жаком-Кризостомом Ла Раме!
   Ла Раме с криком ужаса бросился к виселице, вырвал се из пола и, разломав на мелкие кусочки, выбросил в окно. Второпях он чуть не бросил туда же и рака, но Гримо взял его у него из рук.
   - Можно съесть, - сказал он, кладя рака себе в карман.

Дюма "Двадцать лет спустя"