- Пошли с женой в Русский музей на выставку. Картины смотреть. Суббота - делать нечего, не все же на бутылку глядеть.
   Ладно, ходим, смотрим, толкаемся. Публики - навалом. Вдруг, вижу, жена тормоза включила и давай крутить вокруг одной картины. «Чего, говорю, вертишься? Не видишь разве - мазня?» А мазня и есть: какие-то обезьяны вместо строительных рабочих. Даже стена-то черт те что-как будто человек кирпича в жизни не видал.
   А рядом дядя мордастый. В очках. «Ты... поросенок! Не понимаешь - помалкивай!» Это мне, значит. «А ты, говорю, свинья, раз я поросенок».
  Ну, тут кое-кто в смех. Потому как дядя этот, художник, надо быть, может, еще автор этой самой картины, действительно свинья - центнера на полтора будет. Кричит: «Я тебя в милицию за оскорбление сдам». Сбежался народ. Как, что? Из-за чего сыр-бор? «Да вот, говорю, картина, говорю, мазня, а товарищ не согласен».
  Ну, русский народ, сами знаете, какой: каждый по-своему судит, а тут сразу все: мазня!

Ф.А. Абрамов "Редкое единогласие"

В воскресный день с сестрой моей
Мы вышли со двора.
- Я поведу тебя в музей! -
Сказала мне сестра.

Вот через площадь мы идём
И входим наконец
В большой, красивый красный дом,
Похожий на дворец.

Из зала в зал переходя,
Здесь движется народ.
Вся жизнь великого вождя
Передо мной встаёт.

Сергей Михалков

   Наконец судебный пристав Шатле, одетый в черное, верхом на вороном коне, с самого начала наказания стоявший возле лестницы, протянул к песочным часам свой жезл из черного дерева. Палач прекратил пытку. Колесо остановилось. Медленно раскрылся глаз Квазимодо.
   Бичевание окончилось. Два помощника палача обмыли сочившиеся кровью плечи осужденного, смазали их какой-то мазью, от которой раны тотчас же затянулись, и накинули ему на спину нечто вроде желтого передника, напоминавшего нарамник. Пьера Тортерю стряхивал белые ремни плети, и окрасившая и пропитавшая их кровь капала на мостовую.

Виктор Гюго "Собор Парижской Богоматери"

   Она собирала все шарлатанские журналы и все шарлатанские снадобья и, говоря фигурально, вооружённая смертью, мчалась на бледном коне, «а за нею все силы ада». Она очень удивилась бы, если бы узнала, что для своих страждущих соседей она не ангел-целитель и не «ханаанский бальзам».

Марк Твен "Приключения Тома Сойера"

   — Как вы докажете, — прервал его иезуит, — что должно сожалеть о мире, когда приносишь себя в жертву господу? Выслушайте такую дилемму: бог есть бог, а мир есть дьявол. Сожалеть о мире — значит сожалеть о дьяволе; таково мое заключение.
   — А также и мое, — сказал кюре.
   — Помилосердствуйте! — опять заговорил Арамис.
   — Desideras diabolum, несчастный! — вскричал иезуит.
   — Он сожалеет о дьяволе! О мой юный друг, не сожалейте о дьяволе, умоляю вас об этом! — простонал кюре.
   Д′Артаньян чувствовал, что тупеет; ему казалось, что он находится в доме для умалишенных и что сейчас он тоже сойдет с ума, как уже сошли те, которые находились перед ним. Но он вынужден был молчать, так как совершенно не понимал, о чем идет речь.
   — Однако выслушайте же меня, — сказал Арамис вежливо, но уже с легким оттенком раздражения. — Я не говорю, что сожалею. Нет, я никогда не произнесу этих слов, ибо они не соответствуют духу истинной веры...
   Иезуит возвел руки к небу, и кюре сделал то же.

А. Дюма "Три мушкетера"