— Вы правильно сделали, что пришли ко мне, мистер Бэнкс. В нашем положении самое лучшее — это срочное погружение. Для начала мы с вами погрузимся на сто футов! Вот оно! Прошу, мой мальчик. Как глубина?
   — Отличная глубина! Мне даже кажется — я чувствую, как покачивается лодка.
   — Верь старому морскому волку, малыш: тысячи раз я вёл свои лодки на этой глубине! Они идут бесшумно, как кроты, кругом — одна тьма. Царство спрутов и акул!
   — Спрутов и акул?
   — Да.
   — Тогда жаль, что погружаемся мы, а не эта фурия мисс Эндрю!
   — Ха-ха! Мы бы её славно торпедировали, а? Как вы думаете, малыш: хватило ли бы двух носовых торпед?
   — Слишком большое водоизмещение.
   — Да?
   — Прибавим одну кормовую.
   — Да вы настоящий моряк! Торпеды — к бою!
   — К бою!

Х/ф "Мэри Поппинс, до свидания"

К л и н т о н (сухо). Кто же мы в таком случае — ходячие мертвецы или большие серые крысы?
К э т т л (задумавшись; мягко). По-моему, вы — крысы. Лютые враги того, что я называю настоящей жизнью.
К л и н т о н. Что же вы называете настоящей жизнью?
К э т т л. Не могу вам объяснить. А если бы мог, это означало бы, что настоящая жизнь проще, беднее, чем она есть на самом деле.

Джон Бойнтон Пристли, «Скандальное происшествие с мистером Кэттлом и миссис Мун»

   — То, что ужаснее всего на свете, — пояснил О’Брайен, — у всех разное. Кто-то боится быть похороненным заживо или посаженным на кол, погибнуть в огне или утонуть... способов казни существует предостаточно. Некоторые боятся чего-то вполне банального, даже несмертельного.
   Он чуть отступил в сторону, и Уинстон увидел, что стоит на столике. Прямоугольная проволочная клетка с ручкой для переноски наверху. К передней части крепилась штука, похожая на фехтовальную маску, вогнутой стороной внутрь. Даже на расстоянии трех-четырех метров Уинстон разглядел, что клетка делится на две части и в каждой кто-то копошится. Крысы.
   — В вашем случае, — заметил О’Брайен, — самое ужасное на свете — крысы.
   Уинстон содрогнулся, едва внесли клетку, и предчувствие не обмануло. Он сразу сообразил, для чего нужна маска, и его точно ударили под дых.
   — Не надо! — вскрикнул он высоким, надтреснутым голосом. — Только не это! Только не это!
   — Помните, — осведомился О’Брайен, — миг паники в своем кошмаре? Вы стоите перед стеной мрака, в ушах рев. За стеной что-то ужасное. Вы всегда знали, что там, но не отваживались себе признаться. Там были крысы, Уинстон.
   — О’Брайен! — воскликнул Уинстон, пытаясь унять дрожь в голосе. — Вы же знаете, что это лишнее. Чего еще вы от меня хотите?
   От прямого ответа О’Брайен уклонился. Он задумчиво посмотрел в даль и заговорил тоном школьного учителя, словно обращаясь к невидимой аудитории за спиной Уинстона:
   — Случается, одной боли недостаточно. Некоторые люди способны терпеть боль до самой смерти. Однако у всех есть то, что для них невыносимо. Мужество и трусость тут ни при чем. Если падаешь с высоты, то схватиться за веревку не трусость. Если выныриваешь из воды, то наполнить легкие воздухом не трусость. Это всего лишь инстинкт, который нельзя подавить. То же самое и с крысами. Для вас они невыносимы. Такого давления вы не в силах выдержать, даже если захотите. Вы сделаете все, что от вас потребуют.

Джордж Оруэлл, "1984"

Полюбилась мяснику блондинка
"Ах, — сказал, — отменная грудинка!"
А потом сказал смелей:
"Замечательный филей!"
Ай-яй-яй! Ай-яй-яй!
Замечательный филей!

Из т/ф "Собака на сене", куплеты Тристана

Ночью Остапу приснилось грустное затушеванное лицо Зоси, а потом появился Паниковский. Нарушитель конвенции был в извозчичьей шляпе с пером и, ломая руки, говорил: «Бендер! Бендер! Вы не знаете, что такое курица! Это дивная, жирная птица, курица!» Остап не понимал и сердился: «Какая курица? Ведь ваша специальность — гусь!» Но Паниковский настаивал на своем: «Курица, курица, курица!»

«Золотой теленок»

А он скачет напролом — гордо и наивно,
Драться с подлостью и злом, а то жить противно.
И ни славы никакой, ни наград не надо.
Что поделать: он — такой! Вот и вся баллада.

Ю.Ким