Военные успехи Деникина - налицо, снабжение у него великолепное, добровольческие полки, хотя и сильно уже разбавленные крестьянскими контингентами, дерутся уверенно, умело. Но в тылах у него настроение с каждым днем все более угрожающее (причем он катастрофически это недооценивает): Кубань хочет отделения, полной самостоятельности, и ему, чтобы навести там великодержавный порядок, пришлось повесить двух виднейших членов кубанской рады; на Тереке - кровавые раздоры; донское казачество, когда был объявлен поход на Москву, заговорило: "Тихий Дон был наш и будет наш, а Москву Деникин пускай сам себе добывает"; крестьянский вопрос в занятых добровольцами областях разрешается с военной простотой - поркой шомполами; сажают губернаторов, уездных начальников и царских жандармов, и мужики опять, как при германцах в прошлом году, пилят винтовки на обрезы и ждут Красную Армию; Махно, после того как ухитрился лично застрелить своего главного соперника - атамана Григорьева, открыто объявил вольный анархический строй во всей Екатеринославщине, собрал тысяч пятьдесят бандитов и грозится отобрать у Деникина Ростов, и Таганрог, и Крым, и Екатеринослав, и Одессу... Появились еще зеленые, - особая разновидность атаманщины, - убежденные дезертиры, и там, где леса и горы, - там и они под боком у Деникина.

Алексей Толстой "Хождение по мукам"

   - Господа присяжные заседатели, — начал обвинитель, — настоящее дело прогремело по всей России. Но чему бы, кажется, удивляться, чего так особенно ужасаться? Нам-то, нам-то особенно? Ведь мы такие привычные ко всему этому люди! В том и ужас наш, что такие мрачные дела почти перестали для нас быть ужасными! Вот чему надо ужасаться, привычке нашей, а не единичному злодеянию того или другого индивидуума.

Ф.М. Достоевский "Братья Карамазовы"

  — Хорошо. Будем логичны. Сейчас он прикончит отруби, потом доест хлеб. А потом?
    В передних рядах возникло движение. Толпа потеснилась к дверям. Я начал понимать. Стелла сказала тоненьким голоском:
    — Еще селедочные головы есть…
    — Много?
    — Две тонны.
    — М-да, — сказал Эдик. — И где же они?
    — Они должны подаваться по конвейеру, — сказала Стелла. — Но я пробовала, а конвейер сломан…
    — Между прочим, — сказал Роман громко, — уже в течении двух минут я пытаюсь его пассивизировать, и совершенно безрезультатно…
    — Я тоже, — сказал Эдик.
    — Поэтому, — сказал Роман, — было бы очень хорошо, если бы кто-нибудь из особо брезгливых занялся починкой конвейера. Как паллиатив. Есть тут кто-нибудь еще из магистров? Эдика я вижу. Еще кто-нибудь есть? Корнеев! Виктор Павлович, ты здесь?

АБС. Понедельник...

   Этому высокому, сухощавому человеку могло быть лет сорок. Он напоминал длинный гвоздь с большой шляпкой. Голова у него была круглая и большая, лоб высокий, нос длинный, рот большой, подбородок острый. Глаза скрывались за огромными круглыми очками, и особенная неопределенность во взгляде говорила о никталопии. Лицо у него было умное и веселое. В нем не было той неприветливости, какую напускают на себя некоторые для важности. Такие люди из принципа никогда не смеются, пряча под маской серьезности свое ничтожество. Напротив, непринужденность и милая бесцеремонность этого незнакомца ясно показывали, что он умеет видеть в людях и вещах только хорошее. Хоть он еще не открывал рта, чувствовалось, что он любит поговорить. Было ясно также, что он из тех страшно рассеянных людей, которые смотрят и не видят, слушают и не слышат.

Жюль Верн "Дети капитана Гранта"

   – Вы напрасно взяли такое сравнение… – начал было чрезвычайно мягко Николай Парфенович.
   – Не напрасно, господа, не напрасно! – вскипел опять Митя, хотя и, видимо облегчив душу выходкой внезапного гнева, начал уже опять добреть с каждым словом. – Вы можете не верить преступнику или подсудимому, истязуемому вашими вопросами, но благороднейшему человеку, господа, благороднейшим порывам души (смело это кричу!) – нет! этому вам нельзя не верить… права даже не имеете… но —
   молчи, сердце,
   Терпи, смиряйся и молчи!
   Ну, что же, продолжать? – мрачно оборвал он.
   – Как же, сделайте одолжение, – ответил Николай Парфенович.

Ф.М. Достоевский "Братья Карамазовы"

   – Как же мы дальше поплывем, Осип Иваныч, если народ разбежится? – спрашивал я.
   – Как? Э, все вздор и пустяки: нагонят народ с заводов.
   – Да ведь долго будет ждать. Вода успеет уйти за это время…
   – И пусть уходит, черт с ней! Второй вал выпустят из Ревды. Не один наш караван омелеет, а на людях и смерть красна. Да, я не успел вам сказать: об нашу убитую барку другая убилась… Понимаете, как на пасхе яйцами ребятишки бьются: чик – и готово!.. А я разве бог? Ну скажите ради бога, что я могу поделать?..
   Власть положительно вскружила голову Осипу Иванычу, и личное местоимение «я» сделалось исходным пунктом его помешательства. Как все «административные» головы, он в каждом деле прежде всего видел свое «я», а потом уж других.

Д.Н. Мамин-Сибиряк "Бойцы"

Сто лет прошло с тех пор, но и через сто лет от Якова Кирилловича пахло так же, как в детстве, - душно и сладко, тягуче и волнующе - пахло каплями, которые Федюнька любил до смерти и которые назывались, как он узнал позже, диковинно: "Капли датского короля""
Виль Липатов. Деревенский детектив