Стихи были либо знакомые, либо скверные, но из глаз многочисленных слушателей обильно капали скупые мужские, горькие женские и светлые детские слезы.

АБС "Понедельник..."

   Нередко деликатные маркизы и пирующие немецкие охотники, жирные амуры и лягушки бывали со своих стен свидетелями такого широкого разгула, какой редко где можно было бы увидеть, кроме Гамбринуса.
   Являлась, например, закутившая компания воров после хорошего дела, каждый с возлюбленной, каждый в фуражке, лихо заломленной набок, в лакированных сапогах, с изысканными трактирными манерами, с пренебрежительным видом. Сашка играл для них особые, воровские песни: «Погиб я, мальчишечка», «Не плачь ты, Маруся», «Прошла весна» и другие.

А.И. Куприн "Гамбринус"

Ищут пожарные,
Ищет милиция,
Ищут фотографы
В нашей столице,
Ищут давно,
Но не могут найти
Парня какого-то
Лет двадцати.
Среднего роста,
Плечистый и крепкий,
Ходит он в белой
Футболке и кепке.
Знак «ГТО»
На груди у него.
Больше не знают
О нем ничего.

Самуил Маршак "Рассказ о неизвестном герое"

   – Ну что, комиссар? – спросил Квакин. – Вот и тебе, я вижу, бывает невесело?
   – Да, атаман, – медленно поднимая глаза, ответил Тимур. – Мне сейчас тяжело, мне невесело. И лучше бы вы меня поймали, исколотили, избили, чем мне из-за вас слушать… вот это.
   – Чего же ты молчал? – усмехнулся Квакин. – Ты бы сказал: это, мол, не я. Это они. Мы тут стояли, рядом.
   – Да! Ты бы сказал, а мы бы тебе за это наподдали, – вставил обрадованный Фигура.
   Но совсем не ожидавший такой поддержки Квакин молча и холодно посмотрел на своего товарища. А Тимур, трогая рукой стволы деревьев, медленно пошел прочь
   – Гордый, – тихо сказал Квакин. – Хочет плакать, а молчит.
   – Давай-ка сунем ему по разу, вот и заплачет, – сказал Фигура и запустил вдогонку Тимуру еловой шишкой.
   – Он… гордый, – хрипло повторил Квакин, – а ты… ты – сволочь!
   И, развернувшись, он ляпнул Фигуре кулаком по лбу.

Аркадий Гайдар "Тимур и его команда"

   Такие и подобные рассказы были уже хорошо знакомы мне, я много слышал их из уст бабушки и деда. Разнообразные, они все странно схожи один с другим: в каждом мучили человека, издевались над ним, гнали его. Мне надоели эти рассказы, слушать их не хотелось, и я просил извозчика:
   — Расскажи другое!
   Он собирал все свои морщины ко рту, потом поднимал их до глаз и соглашался:
   — Ладно, жадный, — другое. Вот был у нас повар...
   — У кого?
   — У графини Татьян Лексевны.
   — Зачем ты ее зовешь Татьян? Разве она мужчина?
   Он смеялся тоненько.
   — Конешно — барыня она, однако — были у ней усики. Черненькие, — она из черных немцев родом, это народец вроде арапов. Так вот — повар; это, сударик, будет смешная история...
   Смешная история заключалась в том, что повар испортил кулебяку и его заставили съесть ее всю сразу; он съел и захворал.

Максим Горький "Детство"

   Яков вытащил из набитого всякой чепухой кармана обгорелую трубочку с вишневым, изгрызенным на конце чубуком. Набил и, сопя, стал высекать искру на трут. Младший, Гаврила, ростом выше братьев и крепче всеми членами, с юношескими щеками, с темными усиками, большеглазый, похожий на сестру Саньку, начал вдруг трясти ложку со щами и сказал - ни к селу ни к городу:
   - Алеша, ведь я таракана поймал.
   - Что ты, глупый, это уголек. - Алексей взял у него черненькое с ложки и бросил на стол. Гаврила закинул голову и рассмеялся, открывая напоказ сахарные зубы.
   - Ни дать ни взять покойная маманя. Бывало, батя ложку бросит: "Безобразие, говорит, таракан". А маманя: "Уголек, родимый". И смех и грех. Ты, Алеша, постарше был, а Яков помнит, как мы на печке без штанов всю зиму жили. Санька нам страшные сказки рассказывала. Да, было...

Алексей Толстой "Петр Первый"

    - Кустарный! Из каретной рессоры... «Узнать в ноже каретную рессору! Какое глубокое проникновение в суть вещей…».

х/ф "Клуб самоубийц, или Приключения титулованной особы"