- Мадам, слезьте с рояля, ещё не время для оргий! Раздайся, пипл языческий!
Это шли музыканты. Их встретили пренебрежительными хлопками. При виде струнного инструмента кельмандар некоторые дамы с интересом краснели. Не обращая внимания на толпу, музыканты расположились вокруг рояля и заиграли, причём каждый своё. Опытный зритель телеигры “Угадай мелодию” мог бы услышать и “Come together”, и старый добрый “Take five”, и “Поэму экстаза”, а “Полёт валькирий” совершенно естественным образом переходил в “Полёт шмеля”. Кельмандарщик, сидя в позе лотоса, с непроницаемым лицом поглаживал единственную струну. Гриф инструмента торчал вперёд и вверх, и всякому фрейдисту вольно было прозреть в этом скрытую фаллическую символику.
И тем не менее минут через пять все разговоры смолкли. Саксофон Криса взвизгнул, давая сигнал, и, обрушив звук, повёл тему “Stand still, Jordan”. Следом, как бы неохотно отрываясь от собственных дел, потащились остальные, а вскоре зрители стали раскачиваться в такт музыке. Кто-то попробовал сплясать, но был довольно грубо одёрнут. Но когда ударник, толкнув локтем Криса, внезапно пробросил брейк, Крис кивнул, согнулся в три погибели, как стиляга на карикатуре в “Крокодиле”, переехал в иной ритм и заиграл “Вдоль по Питерской”. Толпа взвилась. Тувинец колотил в кельмандар, как в бубен. Лампы стали мигать, иногда свет пропадал вовсе, и тогда вспыхивали огоньки зажигалок.
- Равеля потянем? - крикнул Крис роялисту. Тот радостно ощерился. Ударник показал большой палец. Контрабасист развёл руками и вовремя подхватил инструмент. Тувинцу было всё равно.
И они потянули “Болеро”.
Народ не спеша, с достоинством, впадал в транс. И когда четвертьчасовая пьеса оборвалась каким-то уже совсем зверским аккордом, ещё долго стояла в полной тишине полная темнота.

Андрей Лазарчук, Михаил Успенский "Гиперборейская чума"

— То была удивительно светлая мелодия, — пробормотал я, вслушиваясь в печальные вздохи хора.
Борисоглебский понимающе кивнул.
— Не знаю у Баха более светлой композиции, чем "Магнификат", — сказал он, перебирая пластинки на нижней полки. — У нас его не исполняют, но тут есть хорошая запись со штутгартским барок-хором…
Он опустил белую змейку адаптера на диск. Два хора — мужской и женский — начали причудливое полифоническое соревнование, скорее похожее на изящный придворный танец, чем религиозное песнопение.
— Что церковного в этом композиторе?
Но я не успел ответить. Первая, хоровая часть композиции закончилась, лёгкая, почти невесомая мелодия менуэта заполнила комнату, и, как естественное продолжение ее, из тонких струнных пассажей родилась ария: "Et exultavit spiritus mius!"
Это была та самая ария! Наивная, исполненная веры и вместе с тем немного кокетливая, тонкая, как струна, но и глубокая, властная. "Et exultavit spiritus mius!" "И возрадовался дух мой": это было понятно без словаря.
— Она! — сказал я, боясь спугнуть мелодию. — Она!
Был один шанс из тысячи, ускользающий, счастливый номер в бешеном лотерейном колесе — и он достался-таки мне.
— Поставьте ещё раз, — попросил я.
Снова, как вьюнки, сплетаясь, потянулись вверх два пятиголосных хора. На исходе третьей минуты их сменил менуэт. Я понял, что до конца жизни не забуду эту мелодию.

Виктор Смирнов "Прерванный рейс"

– Так и ждешь, что сейчас выйдет из дальней двери толстый негр во фраке, сядет за рояль и изобразит что-нибудь тихое и джазовое, – пробормотал Анджей.
– Лучше, если это будет негр с саксофоном, – горько выдавила я. – Выйдет и сыграет блюз.
– А что такое «блюз»? – тут же поинтересовался Заброцкий.
– Блюз – это когда хорошему человеку плохо, – объяснила я. – Мне сейчас очень плохо.

Владимир Серебряков и Андрей Уланов "Из Америки – с любовью"

А будет это так: заплачет ночь дискантом,
И ржавый ломкий лист зацепит за луну,
й белый-белый снег падет с небес десантом,
Чтоб черным городам придать голубизну.

И тучи набегут, созвездьями гонимы,
Поднимем воротник, как парус декабря,
И старый-старый пес с глазами пилигрима
Закинет морду вверх при желтых фонарях.

Друзья мои, друзья, начать бы все сначала,
На влажных берегах разбить свои шатры.
Валяться б на досках нагретого причала
И видеть, как дымят далекие костры.

Еще придет зима в созвездии удачи,
И легкая лыжня помчится от дверей,
И, может быть, тогда удастся нам иначе,
Иначе, чем теперь, прожить остаток дней.

И будет это так - заплачет ночь дискантом,
И ржавый ломкий лист зацепит за луну,
И белый-белый снег падет с небес десантом,
Чтоб черным городам придать голубизну.

Юрий Визбор
21 ноября 1975

Волшебная скрипка
                                                Валерию Брюсову

Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка,
Не проси об этом счастье, отравляющем миры,
Ты не знаешь, ты не знаешь, что такое эта скрипка,
Что такое темный ужас начинателя игры!

Тот, кто взял ее однажды в повелительные руки,
У того исчез навеки безмятежный свет очей,
Духи ада любят слушать эти царственные звуки,
Бродят бешеные волки по дороге скрипачей.

Надо вечно петь и плакать этим струнам, звонким струнам,
Вечно должен биться, виться обезумевший смычок,
И под солнцем, и под вьюгой, под белеющим буруном,
И когда пылает запад и когда горит восток.

Ты устанешь и замедлишь, и на миг прервется пенье,
И уж ты не сможешь крикнуть, шевельнуться и вздохнуть, —
Тотчас бешеные волки в кровожадном исступленьи
В горло вцепятся зубами, встанут лапами на грудь.

Ты поймешь тогда, как злобно насмеялось все, что пело,
В очи глянет запоздалый, но властительный испуг.
И тоскливый смертный холод обовьет, как тканью, тело,
И невеста зарыдает, и задумается друг.

Мальчик, дальше! Здесь не встретишь ни веселья, ни сокровищ!
Но я вижу — ты смеешься, эти взоры — два луча.
На, владей волшебной скрипкой, посмотри в глаза чудовищ
И погибни славной смертью, страшной смертью скрипача!

Н.С. Гумилев

Десанка Максимович

СКРИПКИ ЧАЙКОВСКОГО

Плач журавля, превратившийся в стройное пенье,
стон безутешный, что в душу внезапно проник...
Только откуда такое примчалось смятенье?
Может быть, это к нам ветер приносит осенний
чью-то тоску, чьей-то боли отчаянный крик?

Да, это голос, давно отзвучавший, далёкий,
вдруг воскресает в рыданье смычков предо мной,
словно опять зазвучали былые упрёки,
в мраке ночном подымаясь тяжёлой волной.

Думала я, что давно разгадала загадки
и не смутит меня тёплая виолончель, -
нет, я ошиблась: такой же тревожный и сладкий
в сердце врывается снов неразгаданный хмель.

Помню, ночами я птиц понимала наречье,
крики их были мне ближе, чем чувства людей...
Или опять он, покоя нигде не нашедший,
ночь заполняет бессонницей скорбной своей?

Всё на земле неизбежно смирится однажды,
поле сражений травой зарастёт в тишине,
сном лучезарным забудется мученик каждый,
только один он, томящийся вечною жаждой,
криками птиц прорывается ночью ко мне.

Перевод с сербскохорватского Николая Стефановича

В сумерки, когда уборка была закончена, Ольга вышла  на крыльцо. Тут из
кожаного футляра бережно достала она белый, сверкающий перламутром аккордеон - подарок отца, который он прислал ей ко дню рождения.
     Она положила аккордеон на колени, перекинула ремень через плечо и стала
подбирать музыку к словам недавно услышанной ею песенки:

     Ах, если б только раз
     Мне вас еще увидеть,
     Ах, если б только раз
     И два. и три
     А вы и не поймете
     На быстром самолете,
     Как вас ожидала я до утренней зари
     Да!
     Летчики-пилоты! Бомбы-пулеметы!
     Вот и улетели в дальний путь.
     Вы когда вернетесь?
     Я не знаю, скоро ли,
     Только возвращайтесь... хоть когда-нибудь.

     Еще в то время, когда Ольга напевала эту песенку, несколько раз бросала
она короткие настороженные взгляды в сторону темного  куста, который рос  во
дворе у  забора. Закончив играть, она  быстро  поднялась и,  повернувшись  к
кусту, громко спросила:
     - Послушайте! Зачем вы прячетесь и что вам здесь надо?
     Из-за  куста вышел человек в обыкновенном  белом  костюме.  Он наклонил
голову и вежливо ей ответил:
     - Я не прячусь. Я сам немного артист. Я не хотел  вам  мешать. И вот я
стоял и слушал.
     -  Да,  но вы  могли  стоять  и слушать  с улицы.  Вы  же для  чего-то
перелезли через забор.
     - Я?.. Через забор?.. -  обиделся человек. - Извините,  я не  кошка.
Там, в углу забора, выломаны доски, и я с улицы проник через это отверстие.
     - Понятно!  - усмехнулась Ольга.  - Но вот калитка.  И  будьте добры
проникнуть через нее обратно на улицу.

А.П. Гайдар "Тимур и его команда"