Вот, совсем свежая зарисовочка к старой теме.

В субботу ездила в центр города. Там демонстрировали детишки, молодая поросль партии зеленых. Молодые красивые, веселые, хохочут и флиртуют между собой - ясное дело - весна в разгаре, юность - приятно было бы посмотреть... Одно лишь - ребята увешаны плакатами со сценами убиения невинных животных. Хорошо - плакаты повернуты к публике, сами детишки их не видят. Но у них громко кричат из динамиков все те же невинные животные, в процессе как раз этого самого убиения, жалобно так кричат, беспрерывно, страшно. Поневоле ускоряешь шаг - звуки для очень сильных духом...

Я бегала вокруг них в радиусе одного-двух кварталов в течение, наверное, часов трех. За это время они успели с аппетитом перекусить (издали я не видела чем, было бы смешно, если котлетками), динамики орали, дети искренне радовались жизни...

Нет, я не хотела бы, чтобы дети стояли и плакали под эти звуки - я не хотела бы, чтобы они вообще там там под эти звуки стояли. Мне за них как-то тревожно. Не буду мысль извлекать (ее, собственно, и нет, сложившейся), а просто поделюсь ощущениями (может быть, теперь эта субботняя картинка от меня отстанет).

Вообще-то, картинка и так отпустила - вчера полдня в Старой Пинакотеке, потом соборы мюнхенские намеченные на эту поездку по плану - как-то смывает все, что не хочешь помнить. Вот разберусь с фотографиями - выложу частично.

Во-первых, спорить можно и даже нужно, во-вторых, да, есть такая точка зрения, и отнюдь не только у Ницше. Вот, например, мой любимый рассказ Айзека Азимова: в нём проводится практически та же мысль.

Понимаю, что моё сообщение не совсем сочетается с темой, поднятой ранее. Но название темы, мне кажется, очень хорошо подходит для той информации, которую я сегодня узнала. И которой была просто потрясена. Мораль и морализаторство. Насколько поступки великих и не очень людей совпадают с их произведениями. Горько осознавать, что показушные труды и поэмы далеки от поступков знаменитых праведников.

Дети великих людей

Подлинная история. Сам слышал от Ю.А., но несколько иначе.

""Португальский кораблик" плыл себе слева по борту. Я помахал ему рукой, как старому знакомому.
Познакомились мы в прошлом году.
Я потрошил кур на корме и уже с обирался нести их на кухню, как вдруг гляжу: движется фиолетовый пузырь, еще один - тем утром их было вокруг великое множество, я сперва не понимал, что это, спросил у Жоржа, он объяснил: "Медузы". И вот такая красивая медуза плыла прямо мне в руки.
Недолго думая я схватил ее - и взревел от боли, лихорадочно стал отмывать пальцы морской водой, но липкая слизь не отставала. Проходил мимо Сантьяго, я взмолился: "Мыло!" - видимо, такое страдание было написано у меня на лице, что Сантьяго помчался за мылом как ошпаренный. Однако и оно не помогло. Руки горели и ныли, пальцы сгибались с трудом. Достал пульверизатор с анестезирующим, попрыскал - боль исчезла, и тут же вернулась с новой силой.
Жорж сказал: "Подожди, пройдет само". Но ничегошеньки не проходило, пальцы уже не сгибались, боль начала распространяться по нервам левой руки к плечу и далее в область сердца, я чувствовал себя преотвратительно. Принял две таблетки анальгина, валидол, пирамидон и лег. Меня тряс озноб.
Утихало постепенно. Сначала полегчало правой руке, затем левой. Полное выздоровление наступило лишь через пять часов.
Такова была моя первая встреча с физалией. "Португальским военным корабликом" ее называют потому, что она похожа и на парусник, и на старинный шлем с гребнем, а под водой от нее тянется целая сеть щупалец, иногда десятиметровой длины. Яд, выделяемый физалией, относится к нейропаралитическим. Представляю, каково рыбешке попасть ей в "лапы"!
Физалия двигалась не торопясь, радужно расцвеченная, этакая франтиха. Злобных чувств она во мне не вызвала, как говорится, я все простил, тем более что теперь мы знали, чем обороняться.
Снова возвращусь в прошлый год.
Вторым пострадавшим от физалии был Норман. Он укреплял "заземление" рации, лазил в маске вдоль борта, а Жорж его страховал, следил, нет ли поблизости акул, и немножко злился, поскольку Норман полез в воду без очереди. Я стоял у весла и вдруг услышал истошный крик, Норман выпрыгнул из воды, как бука из табакерки, на секунду подумалось: "Ну, вот! Дождались! Акула!" - но руки-ноги его были целы, и я вздохнул облегченно, хотя радоваться все равно было нечему. Нормана обвила, словно лассо, жгучая нить, он пытался отодрать ее от себя и еще больше обжигался. Подоспел Карло с полотенцем, стал стирать слизь, затащили Нормана в хижину, он стонал, стиснув зубы. Я понимал, каково ему, но также отлично знал, что практически ничем помочь не могу. Дал анальгин, валидол, брызгал аэрозолем, припасенным на случай зубной боли, но все это были полумеры.
Тут Тур вспомнил, что от ожогов мерзкой твари хорошо помогает аммиачный раствор.
Такового на борту не имелось, но выделить его при желании мог любой из нас, и работа закипела, скорлупа кокосового ореха моментально наполнилась, я смачивал ватку и натирал Нормана интернациональным снадобьем. Боль стихла, начался озноб, затем проснулся аппетит, непомерный, как после долгой, тяжкой болезни. Потом Норман уснул.
Все-таки вместо пяти часов он промучился три, благодаря радикальному средству. Мы намотали это на ус - и в нынешнее плавание взяли с собой нашатырного спирту: фабричный аммиак, очевидно, еще действеннее.
Так что плыви, физалия, у тебя свои дела, у нас - свои; мне, например, пора вернуться к тетрадке."

Ю.А. Сенкевич «На «Ра» через Атлантику»