Про эту третью его особенность я знал по слухам. Вторую, псориаз, мне открыла мама; до моего рождения эта мерзкая болезнь была только у них двоих. Поэтому, сказала мама, он не стал хирургом, ведь стоило бы ему закатать рукава и открыть розовые струпья, как больной в ужасе крикнул бы с операционного стола: «Врачу, исцелися сам!» Мама жалела об этом, потому что, по ее мнению, талант дока Апплтона заключался в его руках, и ему бы не диагнозы ставить, а оперировать. Она часто рассказывала мне, как он вылечил ее от хронической болезни горла одним умелым мазком ватного тампона на длинной палочке. Видимо, когда-то она была неравнодушна к доку Апплтону.

Дж.Апдайк, "Кентавр"

Ну, напились чаю, спели еще гимн, и пастырь начал проповедь, и очень хорошо проповедовал, если вспомнить, как он набил себе живот пышками. Вдруг он приосанился да как заорет: "Где  грешник? Где жалкий грешник?" Тут все женщины воззрились на  меня  и  давай  стонать, точно вот-вот помрут. Довольно-таки странно, но я все-таки молчу.  Вдруг  он снова приосанивается, смотрит на меня во все глаза и говорит: "Где  грешник? Где жалкий грешник?" А все женщины опять застонали, в десять раз  громче.  Я тогда малость рассвирепел, шагнул вперед и говорю: "Друг  мой,  говорю,  это замечание вы сделали  на  мой  счет?"  Вместо  того  чтобы  извиниться,  как полагается джентльмену, он начал браниться еще пуще:  назвал  меня  сосудом, Сэмми, сосудом гнева и всякими такими именами. Тут кровь у меня,  регулярно, вскипела, и сперва я влепил две-три оплеухи ему самому,  потом  еще  две-три для передачи красноносому, с тем и ушел. Послушал бы ты, Сэмми, как  визжали женщины, когда вытаскивали пастыря из-под стола...

Ч.Диккенс, "Посмертные записки..."

   — Неужели не узнаете? — шепнул Ястреб кому-то из гостей. — Это Хенриетта, графиня Эффингем.
   Алекс услышал эти слова и бросился на помощь графине. Но та уже протиснулась между двумя кактусами и исчезла в высокой траве. Гости всей толпой помчались за ней следом. Пока они ломали кустарник, рядом с Алексом появился лысеющий джентльмен в черном смокинге и галстуке-бабочке. Он деловито кашлянул и с тревогой в голосе произнес:
   — Мистер Спиннель, моя мама…
   — Кто вы такой? — воскликнул ошеломленный и испуганный Алекс.
   Джентльмен выпятил грудь, представился: «Достопочтенный Клемент Эффингем» — и хлопнул штанинами, желая, видимо, щелкнуть каблуками. Но в тот же миг горделивое выражение исчезло с его лица.
   — Ох, мистер Спиннель, моя бедная мамочка… Мы были внизу, на другой вечеринке, вдруг она так разволновалась… и бросилась сюда. Я ей кричу: мамочка, не надо, мистер Спиннель будет недоволен! Но она… Вы должны ей помочь!
   Он посмотрел вверх. И все кругом подняли головы. Луну затмил черный силуэт вертолета с двумя зонтиками вращающихся лопастей. Вертолет снижался.
   — Я вас умоляю! — настаивал джентльмен. — Надо ее найти, наверное, она заблудилась. — Он бросился на поиски графини. Остальные разбежались в разные стороны.
   Гул внезапно перешел в треск; на ветки и камни посыпались осколки прозрачного пластика…
   Я забрался в лифт и нажал на край саквояжа. Секундой позже между створками проскочил Ястреб. Электрический глаз тотчас послал сигнал механизму раздвижения дверей, но я заставил их закрыться, ударив кулаком по соответствующей кнопке.
   Парнишку мотануло вправо-влево, стукнуло о стены, но он сразу восстановил равновесие и дыхание.
   — Слушай, а кто на вертолете? Полиция?
   — Похоже, Мод решила скрутить меня собственноручно. — Я сорвал с виска клок седых волос и отправил его в саквояж, где уже лежали перчатки из пластиковой кожи (морщины, толстые синие вены, длинные ногти цвета сердолика — руки Хенриетты) и шифоновое сари.

Сэмюел Дилени, "Время как спираль из полудрагоценных камней" (там главный герой — профессиональный вор, обладающий даром мгновенного виртуозного перевоплощения)

Ах, если б только раз
Мне вас еще увидеть,
Ах, если б только раз
И два. И три.
А вы и не поймёте
На быстром самолёте,
Как вас ожидала я до утренней зари
Да!

Лётчики-пилоты! Бомбы-пулемёты!
Вот и улетели в дальний путь.
Вы когда вернетёсь?
Я не знаю, скоро ли,
Только возвращайтесь... хоть когда-нибудь.

А это из к/ф "Тимур и его команда". Если не отшибает память, напевала Ольга, старшая сестра Жени.

Небеса были грустны и серы,
Прелых листьев шуршал хоровод,
Вялых листьев шуршал хоровод. —
Был октябрь, одинокий без меры,
Был незабываемый год.

Э.А.По, "Улялюм"

... для каждого человека высшая судебная инстанция - суд его совести...

"Гонки по вертикали", Аркадий и Георгий Вайнеры

Граф и фельдмаршал Иван Иванович Дибич свою карьеру начал крайне неудачно. Он был молоденьким прапорщиком, когда Павел Первый велел уволить его из лейб-гвардии Семеновского полка.
Приказ "Сего безобразного карлу уволить немедля за физиономию, наводящую уныние на всю гвардию".

Юрий Вяземский   "От Павла I до Николая II. История России в вопросах и ответах"

   Лео Титановича, барабанщика в оркестре оперного театра, всю жизнь преследовала неудача.
...
   Его жена, пока была стройной и соблазнительной, изменяла ему с кларнетистом, а когда растолстела и шелковистый пушок над ее верхней губой превратился в колючие усы, привязалась к своему мужу с неистовой преданностью. У них родилось двое детей: мальчик, вылитый кларнетист, и девочка, каждой веснушкой похожая на барабанщика.
...
   Большой барабан стоял под самой рампой, и оттуда не было видно ни сцены, ни зрительного зала. Единственное, что в течение тридцати лет своей игры в оркестре Титанович видел совершенно ясно, были согнутые плечи кларнетиста. И это обстоятельство каждый вечер с новой силой действовало ему на нервы.

Габор Года (Венгрия), "Бунтовщик"

   Два дюжих дунгана с черно-смоляными косами до пояса проворно выкатили из палатки плоский барабан шириною в мельничный жернов; потом один из них, запрокинув голову, начал дуть в длинную узкую тыкву — послышался ноющий, с дребезжанием звук, подобный полету осы. Эта старинная кашкарская пляска так и называлась «Злая оса». Зудящее нытье тыквы продолжалось долго, то усиливаясь, то замирая; вдруг полог палатки раздвинулся — и выбежала плясунья.
   Она выбежала и остановилась, как будто испуганная видом толпы — прижала острые юные локти к бокам, развела в стороны маленькие ладони. Ей было лет семнадцать, не больше; на ее нежно-золотистом лице не было ни сурьмы, ни румян, ни белил — она не нуждалась в этом. Разноцветные шелка — синий, желтый, красный, зеленый — окутывали ее гибкое тело, светясь и блестя в косых предвечерних лучах, сливая в одну радугу свои жаркие живые краски. Метнув на толпу из-под ресниц летучий взгляд косых и узких, влажных горячих глаз, плясунья сбросила туфли и без разбегу ловко вспрыгнула на барабан. Он сердито заворчал под ее маленькими ступнями; трубач поднял выше жерло своей тыквы и побагровел от натуги; тыква заныла, гнусаво, со звоном и криком; плясунья, изобразив испуг на лице, начала беспокойно осматриваться: где-то рядом вилась оса, грозя ужалить. Эта злая оса нападала отовсюду — с боков, снизу, сверху; плясунья отбивалась порывистыми изгибами тела и взмахами рук; все чаще, все жарче била она маленькими пятками в барабан, он отвечал тугим нарастающим рокотом, понуждая ее ко все большей горячности. Слитые воедино, они подгоняли друг друга; плясунья, увертываясь от осы, падала на колени и вскакивала опять, искала эту злую осу в складках своей одежды, — а цветные шелка все разматывались и разматывались, ниспадая на барабан, и уже только чуть прикрывали ее тонкое тело. Когда она обнажилась до пояса — злая оса залетела вдруг снизу; плясунья вскрикнула, завертелась волчком на рокочущем обезумевшем барабане, цветной вихрь поднялся вокруг нее, упал последний, розовый шелк, и она осталась перед толпой совсем обнаженная. И вдруг вся она затрепетала от головы до ног, выгнулась и запрокинула голову, тягучая судорога прошла по всему ее телу: оса все-таки ужалила ее!.. Провожаемая восхищенным и жадным ревом толпы, она убежала в палатку; и сейчас же, следом за нею, в палатку направился какой-то персидский купец — тучный, коротконогий, с черной бородой, круглым чревом и маслянистыми, сладко-сонными глазами навыкате.

Леонид Соловьев, "Очарованный принц"