- ...марсианин появился передо мной и сказал: "Дайте мне ваши башмаки". Я отдал ему башмаки, а он говорит: "Дайте мне ваше обмундирование и всё, что на вас надето". Я всё отдал, он опять: "Дайте пистолет". Подаю пистолет. Тогда он говорит: "А теперь пойдемте со мной и смотрите, что будет". И марсианин пошел в лагерь, и вот он здесь.
- Не вижу никакого марсианина, - возразил Чероки.
- Очень жаль.

Рэй Брэдбери      "Марсианские хроники"

когда луна взойдет, свеча ночей,
мне кажется, что ты идешь к палатке,
я понимаю, ложь бывает сладкой,
но засыпаю с ложью на плече.
мне снится платье старое твое,
которое люблю я больше новых,
ах, дело не во снах и не в обновах,
а в том, что без тебя мне не житье.

Ю. Визбор

   — Почему же гнушаетесь? — нежно пролепетала она.
   — Я вовсе вами не гнушаюсь, — пробормотал, запинаясь, Лева, — ни капельки не гнушаюсь.
   — Гнушаетесь! — рявкнула Дама, оскалила золотые зубы и вдруг разрыдалась. — Разве вы думаете обо мне, Лев? Разве вы вспомнили обо мне во время матча с канадцами? Почему в своих стихах вы не упоминаете обо мне? Ах, как мне бывает горько, как обидно, когда в ваших скрипичных и саксофонных импровизациях я не нахожу никакого чувства ко мне, а порой, — Дама вдруг грозно нахмурилась, зарокотала с угрозой, — а порой вы даже отталкиваете меня, а ведь я люблю вас искренне… — скользнув мимолетно-лукавым взглядом, Дама приподняла юбочку, как бы поправляя подвязку на  здоровой полной ноге, вследствие чего обнажилось бедро, из которого рос извивающийся червячок.
   — Почему же, почему, мой друг, либер фройнд, шер а-ми, вы чураетесь своей Дамы?
   Она подковыляла еще ближе к Леве, приблизила свое римское, но значительно утяжеленное (если не считать губок) лицо и протянула здоровую руку в черной перчатке:
   — Почему?
   — Потому что вы Смердящая Дама! — крикнул Лева с содроганием, но и с немалой отвагой.

Василий Аксенов, "Рандеву" (такая странная мистико-эротическо-сатирическо-бытовая новелла)

Ах, как хочется вернуться,
Ах, как хочется ворваться в городок,
На нашу улицу в три дома,
Где всё просто и знакомо — на денёк.
Где без спроса ходят в гости,
Где нет зависти и злости, милый дом,
Где рождение справляют
И навеки провожают всем двором.

"Городок", песня, слова К.Крастошевского

Тяжелым басом гремит фугас,
Ударил фонтан огня,
А Боб Кеннеди пустился в пляс —
Какое мне дело до всех до вас?
А вам до меня?

Трещит земля, как пустой орех,
Как щепка трещит броня,
А Боба вновь разбирает смех:
Какое мне дело до вас до всех?
А вам до меня?

Но пуля-дура вошла меж глаз
Ему на закате дня,
Успел сказать он и в этот раз:
Какое мне дело до всех до вас?
А вам до меня?

Простите солдатам последний грех,
И в памяти не храня,
Печальных не ставьте над нами вех —
Какое мне дело до вас до всех?
А вам до меня?

Песня из к/ф "Последний дюйм". С детства мною любимая.

   Из-за поворота выскочили два всадника и, увидев его, разом остановились.
   — Эй ты, благородный дон! — закричал один. — А ну, предъяви подорожную!
   — Хамье! — стеклянным голосом произнес Румата. — Вы же неграмотны, зачем вам подорожная?
   Он толкнул жеребца коленом и рысью двинулся навстречу штурмовикам. Трусят, подумал он. Мнутся... Ну хоть пару оплеух! Нет... Ничего не выйдет. Так хочется разрядить ненависть, накопившуюся за сутки, и, кажется, ничего не выйдет. Останемся гуманными, всех простим и будем спокойны, как боги. Пусть они режут и оскверняют, мы будем спокойны, как боги. Богам спешить некуда, у них впереди вечность...

АБС, "Трудно быть богом"

   – Кок, – заговорил Стабб, быстро отправляя себе в рот чуть красноватый кусок мяса, – тебе не кажется, что этот бифштекс пережарен? Ты зря так разбил его, кок; он слишком мягкий. Разве я не говорю тебе всегда, что вкусный китовый бифштекс должен быть жёстким? Вон погляди на акул, видишь, им больше нравится, когда он жёсткий и сырой. Ну и свалку же они там устроили! Иди, кок, поговори с ними; скажи, что им никто не мешает угощаться прилично и в меру, но только пусть не шумят. Я, чёрт возьми, собственного голоса не слышу. Отправляйся, кок, и передай им это от меня. Вот тебе фонарь, держи, – и он схватил один из фонарей со своего стола, – а теперь иди и прочти им проповедь.
   С мрачным видом подхватив протянутый фонарь, старик Овчина, хромая, подошёл к борту; здесь, опустив в одной руке фонарь как можно ниже к воде, так, чтобы лучше видеть свою паству, он другой рукой торжественно взмахнул щипцами и, перегнувшись далеко за борт, шамкая, обратился к акулам с проповедью, которую Стабб, неслышно подкравшись сзади, преспокойно подслушивал.
   – Шлушайте, братья, мне тут прикажано передать вам, чтоб вы кончали этот чёртов шум. Шлышите? Кончайте, к чёрту, чмокать губами! Машша Штабб шкажал, можете к чертям набивать себе брюхо хоть до шамых иллюминаторов, да только, ей-богу, нельжя же уштраивать такую чёртову швалку.
   – Кок, – вмешался Стабб, сопровождая свои слова внезапным толчком старику в плечо. – Кок! послушай, чёрт подери, разве можно столько чертыхаться, когда проповедуешь? Так не обращают грешников, кок!
   – Кого, кого! Этим, как его, грешникам проповедуйте лучше шами, – и он с мрачным видом отвернулся от борта.
   – Да нет, кок, давай, давай дальше.
   – Ну, вот. Вожлюбленные братья…
   – Здорово! – похвалил его Стабб. – Лаской надо, уговором. Может, тогда подействует.
   Овчина продолжал:
   – Хотя вы вше акулы и по натуре очень прожорливы, я вам вше-таки, братья, шкажу так, обжорство – это… а ну, перештаньте, чёрт подери, бить хвоштами! Ражве вы тут шможете ушлышать хоть шлово, ей-богу, ешли будете так бить хвоштами и подымать грыжню?
   – Кок, – крикнул Стабб, хватая его за шиворот, – не смей божиться! Разговаривай с ними по-благородному.
   Проповедь продолжалась:
   – Жа обжорство, братья, я ваш шлишком не виню: это у ваш от природы, и тут уже ничего не шделаешь; но вы должны подчинять шебе швою природу, вот в чём шоль. Яшное дело, вы – акулы, но победите акул в шебе, да вы тогда шражу штанете ангелами, ибо вшякий ангел – это вшего лишь побеждённая как шледует акула. Вы только попробуйте, шобратья, один раж вешти шебя прилично жа едой. Не рвите шало ижо рта у ближнего, шлышите? Ражве одна акула имеет меньше прав на этого кита, чем другая? Никто иж ваш, чёрт подери, не имеет прав на этого кита; этот кит принадлежит ещё кое-кому. Я жнаю, у иных иж ваш очень большой рот, не в пример побольше, чем у оштальных; но ведь иной раж большому рту да малое брюхо; так что большой паштью нужно не жаглатывать шало, а только отгрыжать кушки для акульих мальков, которым ни жа что шамим не протолкатьшя к угощению.
   – Браво, Овчина, молодец, старик! – воскликнул Стабб. – Это, я понимаю, по-христиански; давай говори дальше.
   – Нет шмышла говорить дальше, машша Штабб, проклятые жлодеи вше равно будут барахтаться в этой швалке и колошматить хвоштами; они ни шлова не шлышат; нет шмышла проповедовать таким чревоугодникам, покуда они не набьют шебе брюхо, а брюхо у них беждонное; а когда они вше-таки набьют брюхо, они ничего шлушать не штанут, они тогда шражу уйдут под воду и жашнут как убитые где-нибудь на кораллах и уж больше ничего не будут шлышать на веки вечные.
   – Ей-богу, я разделяю твоё мнение, Овчина, благослови их скорей, и я вернусь к своему ужину.
   Тогда Овчина простёр обе руки над толпой рыб и громким, пронзительным голосом вскричал:
   – Проклятые братья! Можете поднимать, к чертям, какой угодно шум; можете набивать шебе брюхо, покуда не лопнете, – а тогда чтоб вам шдохнуть!

Герман Мелвилл, "Моби Дик, или Белый Кит"

Жена его... впрочем, они были совершенно довольны друг другом. Несмотря на то, что минуло более восьми лет их супружеству, из них все еще каждый приносил другому или кусочек яблочка, или конфетку, или орешек и говорил трогательно-нежным голосом, выражавшим совершенную любовь: "Разинь, душенька, свой ротик, я тебе положу этот кусочек". — Само собою разумеется, что ротик раскрывался при этом случае очень грациозно.

Н.В.Гоголь, "Мертвые души" (о чете Маниловых)

Ц а р и ц а. Ты не христіанка, Фатима, еще нѣтъ... Всегда, когда вы нѣкоторое время остаетесь безъ меня, вы снова обращаетесь къ магометанству и закрываете лица.
Ю а н а т а. Намъ это приказали.
Ц а р и ц а. Кто приказалъ?
Ю а н ат а. Князь Георгій.
К н.   Г е о р г і й. Я приказалъ это дѣвушкамъ, чтобы онѣ не ввели меня въ соблазнъ. Ибо онѣ подобны огню.
Ц а р и ц а. Онѣ подобны огню? Откуда ты это знаешь?
К н.   Г е о р г і й. Откуда я это знаю? Ты не можешь себѣ этого представить?
Ц а р и ц а. (на минуту закусываетъ губы) Нѣтъ. Я себѣ не могу этого представить.
К н.   Г е о р г і й. Онѣ какъ настоящій огонь.
И г у м е н ъ. Во многихъ людяхъ въ домѣ твоемъ пылаетъ погибельный огонь, царица. Но сама ты, благодаря Богу, остаешься холодна.
К н.   Г е о р г і й. Мы со священникомъ слышали, какъ дѣвушки болтаютъ въ купальнѣ.
Ц а р и ц а. Не слѣдуетъ священнику подсматривать въ купальнѣ...

Кнутъ Гамсунъ, "Царица Тамара"