X е л ь м е р (встает и собирает бумаги). Да,  мне тоже надо немножко позаняться до обеда вот  этим. И  костюмом твоим займусь. И повесить кое-что на  елку  в золотой  бумажке у меня, пожалуй,  найдется. (Кладет ей  руки на голову.) Ах  ты, моя  бесценная певунья-пташка!  (Уходит в  кабинет и закрывает за собой дверь.)
     Н о р а (помолчав, тихо). Э, что там! Не будет этого. Это  невозможно. Должно быть невозможно.
     А н н а - М  а р и я (в дверях  налево). Детки так умильно просятся к мамаше.
     Н о р а. Нет, нет, нет! Не пускай их ко мне! Побудь с ними, Анна-Мария.
     А н н а - М а р и я. Ну хорошо, хорошо. (Затворяет дверь.)
     Н о р а (бледнея от ужаса). Испортить моих малюток!.. Отравить семью! (После  короткой паузы,  закидывая  голову.)  Это неправда.  Не  может  быть правдой, никогда, во веки веков!

Генрик Ибсен, "Кукольный дом"

Вырастет, забудет, - подумал он, - а пока... не стоит отнимать у тебя такую игрушку. Много ведь придется в будущем увидеть тебе не алых, а грязных и хищных парусов; издали нарядных и белых, вблизи - рваных и наглых.

Александр Грин    "Алые паруса"

— Конечно, мы не захватили старой жизни, но зато остатки и нам пришлось расхлебать. Царская Россия была самой отсталой страной, а сейяас мы знаем, что семнадцатый сьезд Коммунистической партии подвел итоги. Мы закончили пятилетку в четыре года и не с пустыми руками: Магнитогорск есть? Есть. А Кузбасс есть? Тоже есть. А Днепрогэс, а Харьковский тракторный есть? Есть. А кулак есть? А кулака нет!

"Флаги на башнях"

   Мистер Диккенс медленно повернулся кругом, обозревая потолок, на котором бегали яркие блики.
   — Я был в пути две ночи и два дня, и в пути у меня созревал замысел. День Бастилии — слышал о нем, Малыш? Ко Дню Бастилии книга должна выйти в плавание. Ты поможешь мне взломать затворы дока, Малыш? Поможешь?
   Я лизнул карандаш.
   — Вверху страницы — название. Название. Название. — Он задумался, закрыв глаза и потирая щеку. — Малыш, какое-нибудь хорошее, неизбитое название для романа, действие которого происходит наполовину в Лондоне, наполовину в Париже...
   — По... — рискнул я.
   — Ну?
   — Повесть, — продолжал я.
   Нетерпеливое:
   — Ну, ну?
   — Повесть о двух городах?
   — В самую точку! Мэм, это умнейший мальчик.
   Бабушка посмотрела на меня как на незнакомца какого-нибудь, потом взбила, вспушила подушку.

Рэй Брэдбери, "Самое прекрасное время"

   Сэм, одним взглядом окинув одновременно шапочку, башмаки, голову, лицо, ноги и бакенбарды мистера Сменгля, продолжал смотреть на него в упор, явно выражая живейшее удовольствие, но проявляя  к  чувствам мистера Сменгля не больше внимания,  чем  проявил  бы,  созерцая  деревянную статую или набитое соломой чучело Гая Фокса.
   — Ну, что? Узнаете меня теперь? — нахмурившись, спросил мистер Сменгль.
   — Готов показать под присягой, — весело ответил Сэм.
   — Не говорите дерзостей джентльмену, сэр, — сказал мистер Сменгль.
   — Ни под каким видом, — отвечал Сэм. — Если вы мне сообщите,  когда  он проснется, я буду держать себя самым экстра-наилучшим образом.
   Это замечание, включавшее туманный намек на то, что мистер  Сменгль  не джентльмен, разожгло его гнев.
   — Майвинс! — с раздражением сказал мистер Сменгль.
   — Что прикажете? — откликнулся этот джентльмен со своего ложа.
   — Кто этот парень, черт бы его подрал?
   — Ей-богу, об этом я вас должен  спросить,  —  сказал  мистер  Майвинс, лениво выглядывая из-под одеяла. — Он здесь по какому-нибудь делу?
   — Нет, — отвечал мистер Сменгль.
   — Так спустите его с лестницы и скажите,  чтобы  не  смел  подниматься, пока я не приду и не попотчую его, — заявил мистер Майвинс.
   Быстро дав такой совет, сей превосходный джентльмен погрузился в сон.

Ч.Диккенс, "Посмертные записки..."

   – Не дам ни сентаво, – твердо сказал Гудвин, – до того момента, пока вы не будете на борту «Ариэля». Если вам дать деньги сейчас, через тридцать минут вы уже будете пьяны в стельку.
   Но, заметив, что глаза у Вельзевула совсем красные, руки трясутся и сам он выглядит совершенно обессиленным, Гудвин сжалился и принес из столовой стакан и графин с бренди.
   – Все же выпейте стаканчик на дорогу – это вас немного взбодрит, – предложил Гудвин так, как будто он провожает домой доброго друга, который был у него в гостях.
   Глаза Блайза-Вельзевула заблестели при виде утешения, которого так жаждала его душа. Сегодня впервые его отравленные нервы не получили обычной дозы успокоительного и в знак протеста устроили ему мучительную пытку. Одной рукой он схватил графин, а другой – стакан и попытался налить себе бренди. Руки его дрожали, и хрустальное горлышко графина звонко стучало о стекло. Он наполнил стакан до краев, выпрямился и несколько секунд стоял, держа его в вытянутой руке. На одно краткое мгновение он вынырнул из той губительной пучины, в которую затягивало его все глубже. Он непринужденно кивнул Гудвину, поднял наполненный до краев стакан и пробормотал: «Ваше здоровье», как это было принято в его далеком потерянном рае. А затем, даже не пригубив, вдруг поставил стакан на стол так резко, что немного бренди даже пролилось ему на руку.
   – Через два часа, – прошептал он Гудвину пересохшими губами, быстро сбежал по ступенькам и направился в город.
   На краю прохладной банановой рощи Вельзевул остановился и потуже затянул ремень.
   – Я не смог этого сделать, – взволнованно объяснял он качавшимся на ветру банановым листьям. – Я хотел, но не смог. Джентльмен не может пить с человеком, которого шантажирует.

О'Генри, "Короли и капуста"