Что же сказать тебе, государь? Как еще распотешить тебя? А разве вот что скажу: пока ты с своею опричниной в машкерах пляшешь, к заутрени звонишь да кровью упиваешься, наступит на тебя с заката Жигимонт, напрут с полуночи немцы да чудь, а с полудня и с восхода подымется хан. Нахлынет орда на Москву, и не будет воевод отстаивать святыни господней! Запылают храмы божии с мощами святителей, настанут опять Батыевы времена. И будешь ты, царь всея Руси, в ноги кланяться хану и, стоя на коленях, стремя его целовать!

А.К.Толстой, "Князь Серебряный"

   – Эти ученые – сумасброды, – засмеялся Костя. – Он отправился в Америку к диким племенам, жил среди них и старался следовать их образу жизни... Когда они поедали своих врагов, француз заставил себя присоединиться к пирующим, но, кажется, отравился...
   – Зачем ему понадобился этот ужас? – спросила Александра Федоровна, переглянувшись с мужем.
   – Это действительно сумасброд, – сказал дед мрачно. – Его бы следовало посадить на цепь. Я не возражаю против научных экспериментов, без них невозможно, но тут уж просто какое–то безумие. Ведь есть же какие–то границы дозволенного. Эти французы вечно что–нибудь выкидывают и возбуждают общество. Правительство не должно быть безучастным ко всяким нелепым фантазиям. Какая мерзость...

Б.Ш.Окуджава, "Путешествие дилетантов"

   — Хорошо, — Юра нашарил ногой табурет и сел. — Вы все-таки рассказывайте. Все рассказывайте. Кто вас обидел?
   — Никто, — сказала она тихо. — Я просто плохой работник. Да еще с неуравновешенной психикой, — она невесело усмехнулась. — Наш директор вообще против женщин на обсерватории. Спасибо, что хоть не сразу на Планету вернул. Со стыда бы сгорела. На Земле пришлось бы менять специальность. А мне этого вовсе не хочется. Здесь у меня хоть ничего и не получается, зато я на обсерватории, у мощного ученого. Я ведь люблю все это, — она судорожно глотнула. — Ведь я думала, что у меня призвание…
   Юра сказал сквозь зубы:
   — В первый раз слышу о человеке, чтобы он любил свое дело и чтобы у него ничего не получалось.
   Она дернула плечом.
   — Ведь вы любите свое дело?
   — Да.
   — И у вас ничего не получается?
   — Я бездарь, — сказала она.
   — Как это может быть?
   — Не знаю.
   Юра прикусил губу и задумался.
   — Послушайте, — сказал он. — Послушайте, Зина, ну, а другие как же?
   — Кто?
   — Другие ребята...
   Зина судорожно вздохнула.
   — Здесь они стали совсем не такими, как на Земле. Базанов всех ненавидит, а эти два дурачка вообразили невесть что, перессорились и теперь ни со мной, ни друг с другом не разговаривают...

АБС, "Стажеры"

   Жил-был Кот, который умел петь и пел вечерами для своей знакомой кошки. Но его знакомая кошка не обращала на него никакого внимания и не выходила гулять, а целыми вечерами сидела и смотрела телевизор.
   Тогда кот решил сам спеть по телевизору. Он пришел на телевидение петь, но ему там сказали:
   — Мы с хвостами не берем.
   Кот сказал:
   — Это пара пустяков.
   Он зашел за угол, подвязал хвост к поясу и снова пришел на телевидение. Но там ему опять сказали:
   — С какой стати у вас лицо полосатое? На экране это будет выглядеть странно — все подумают, что это у них телевизоры испортились.
   Кот сказал:
   — Это пара пустяков. — Снова зашел за угол, потерся о белую стену и стал белый, как стена.
   Но на телевидении ему опять сказали:
   — Что это еще за меховые варежки у вас?
   Тогда кот разозлился и сказал:
   — Меховые варежки? А вот это вы видели?
   И высунул свои длинные острые когти. Ему сказали:
   — Ну, знаете что, с такими когтями мы вообще на телевидение петь не берем. Всего вам хорошего!
   Кот тогда сказал:
   — А я вам все ваше телевидение тогда испорчу!

Людмила Петрушевская, "Кот, который умел петь"

   В сумеречном вечернем воздухе на террасе часто-часто сверкали иголки, и казалось, это кружится рой серебристых мошек. Губы трех женщин беззвучно шевелились. Их тела откидывались назад, потом едва заметно наклонялись вперед, так что качалки мерно покачивались, тихо скрипя. Все три смотрели на свои руки так пристально, словно вдруг увидели там собственное, тревожное бьющееся сердце.
   — Который час?
   — Без десяти пять.
   — Надо уже идти лущить горох для обеда.
   — Но... — возразила одна из них.
   — Верно, я совсем забыла. Надо же...

Рэй Брэдбери, "Вышивание" (пожалуй, один из самых мрачных и жутких рассказов писателя. Три старухи-сестры ждут пяти часов, когда, как это точно известно, на их город упадут атомные бомбы)

По ночной Москве идет девчонка,
Каблучками цок-цок-цок.
Вдруг откуда ни возьмись, сторонкой,
Незнакомый паренек.

Он ей говорит со знаньем дела:
"Виноват, который час?"
А она ему на это смело:
"Два-двенадцать-сорок шесть".

Он ей: "Что-то я, пардон, не понял,
Что такое сорок шесть?"
А она: "Да это ж телефон мой,
(Господи, какой болван!)

Позвоните, попросите Асю, —
Это буду лично я.
Ну, а вас зовут, я вижу, Вася —
В общем, познакомились."

Парень осмелел: "А вы поэтов
Знаете ли вы стихи?"
А она ему в ответ на это:
"Евтушенко — мой дружок".

Он ей говорит: "Тогда, простите,
Может быть мы — в ресторан?.."
А она: "Вы завтра позвоните,
А сейчас меня ждет муж!"

Е.Клячкин (1962)

Девушка пела в церковном хоре
О всех усталых в чужом краю,
О всех кораблях, ушедших в море,
О всех, забывших радость свою.

Так пел ее голос, летящий в купол,
И луч сиял на белом плече,
И каждый из мрака смотрел и слушал,
Как белое платье пело в луче.

И всем казалось, что радость будет,
Что в тихой заводи все корабли,
Что на чужбине усталые люди
Светлую жизнь себе обрели.

И голос был сладок, и луч был тонок,
И только высоко, у Царских Врат,
Причастный Тайнам, — плакал ребенок
О том, что никто не придет назад.

А.Блок

     Красивы  прибрежные скалы,  особенно  на закате, но  заходящие  в  порт корабли обходят их стороной. Скалы пугают их своей неприступностью.
     А  на  самом деле скалы вовсе не так неприступны. Каждая из  них втайне мечтает о своем  корабле,  который  придет когда-нибудь  и  останется с ней навеки. Но вы же знаете, какие  сейчас корабли! Им подавай Причальную Тумбу, покорную Тумбу, для которой любой корабль заслоняет все море.
     Приходят  и  уходят корабли,  приходят  и уходят. Где-то  там,  посреди океана,  они забывают  о  тех,  кого оставили на  берегу, и мечтают о других берегах — далеких и незнакомых. Но в трудную минуту, когда налетают штормы и океан разевает черную пасть, корабли вспоминают... И не Тумбу, нет, не Тумбу вспоминают они. Корабли вспоминают неприступные скалы родного берега...

Феликс Кривин, "Скалы"

Я осмотрелся. Мебели в комнате было немного. У окна стоял массивный стол, накрытый ветхой серой скатертью с бахромой, перед столом — колченогий табурет. Возле голой бревенчатой стены помещался обширный диван, на другой стене, заклеенной разнокалиберными обоями, была вешалка с какой-то рухлядью (ватники, вылезшие шубы, драные кепки и ушанки). В комнату вдавалась большая русская печь, сияющая свежей побелкой, а напротив в углу висело большое мутное зеркало в облезлой раме. Пол был выскоблен и покрыт полосатыми половиками.

АБС, "Понедельник..."