Я спросил у Рыжова — сколько времени Николаев прожил после ранения, хотя бы приблизительно.
   — Ну, разумеется, приблизительно, — сказал Рыжов. — Точно вам, пожалуй, теперь может сказать только убийца. Самоубийство я на девяносто девять процентов исключаю. Хотя, должен сказать, судебная медицина знает самые ухищренные, самые необычные способы самоубийства. Но воткнуть себе нож в живот… На такое решится разве что, душевнобольной, а Николаев, как известно, был нормальным человеком.
   — Харакири, — подал голос Павлов.
   Рыжов усмехнулся:
   — Действительно, похоже на харакири. Но я еще никогда не слышал, чтобы этот жуткий способ использовал кто-нибудь, кроме японских самураев.

Н.Борисов, "Ошибка в диагнозе" (сборник "Будни милиции")

Сам король страдал желудком и астмой:
Только кашлем сильный страх наводил.
А тем временем зверюга ужасный
Коих ел, а коих в лес волочил.

В.С.Высоцкий

   Бриарей, хлюпая носами, принялся рассматривать палец. Задние головы жадно тянули шеи и нетерпеливо покусывали за уши передние, чтобы те не застили. Альфред ухмылялся.
   — Кровь бы ему пустить полезно, — сказал он с давно забытым выражением, потом вздохнул и добавил: — Да только какая в нем кровь — видимость одна. Одно слово — нежить.

АБС, "Понедельник... "

        Пока он рассматривал всё странное убранство, отворилась боковая дверь, и взошла та же самая ключница, которую встретил он на дворе. Но тут увидел он, что это был скорее ключник, чем ключница: ключница, по крайней мере, не бреет бороды, а этот, напротив того, брил, и, казалось, довольно редко, потому что весь подбородок с нижней частью щеки походил у него на скребницу из железной проволоки, какою чистят на конюшне лошадей. Чичиков, давши вопросительное выражение лицу своему, ожидал с нетерпеньем, что хочет сказать ему ключник. Ключник тоже с своей стороны ожидал, что хочет ему сказать Чичиков. Наконец последний, удивленный таким странным недоумением, решился спросить:
       "Что ж барин? у себя, что ли?"
       "Здесь хозяин", сказал ключник.
       "Где же?" повторил Чичиков.
       "Что, батюшка, слепы-то, что ли?" сказал ключник. "Эхва! А вить хозяин-то я!"

"Мертвые души"

Так вот, ваши любезные мокрецы обещают такую жестокость, что места для обыкновенного человека уже не останется. Вы этого не понимаете. Вы думаете, что если человек цитирует Зурзмансора или Гегеля, то это — о! А такой человек смотрит на вас и видит кучу дерьма, ему вас не жалко, потому что вы и по Гегелю дерьмо, и по Зурзмансору тоже дерьмо. Дерьмо по определению. А что за границами этого дерьма-определения — его не интересует. Господин Президент по природной своей ограниченности — ну, облает вас, ну, в крайнем случае, прикажет посадить, а потом к празднику амнистирует от полноты чувств и еще обедать к себе пригласит. А Зурзмансор поглядит на вас в лупу проклассифицирует: дерьмо собачье, никуда не годное, и вдумчиво, от большого ума, то всеобщей философии, смахнет тряпкой в мусорное ведро и забудет о том, что вы были...

АБС, "Гадкие лебеди"

   С этой высоты лес был как пышная пятнистая пена; как огромная, на весь мир, рыхлая губка; как животное, которое затаилось когда-то в ожидании, а потом заснуло и проросло грубым мохом. Как бесформенная маска, скрывающая лицо, которое никто еще никогда не видел.
   Перец сбросил сандалии и сел, свесив босые ноги в пропасть. Ему показалось, что пятки сразу стали влажными, словно он в самом деле погрузил их в теплый лиловый туман, скопившийся в тени под утесом. Он достал из кармана собранные камешки и аккуратно разложил их возле себя, а потом выбрал самый маленький и тихонько бросил его вниз, в живое и молчаливое, в спящее, равнодушное, глотающее навсегда, и белая искра погасла, и ничего не произошло — не шевельнулись никакие веки и никакие глаза не приоткрылись, чтобы взглянуть на него. Тогда он бросил второй камешек.

АБС, "Улитка на склоне"

     Весна  выдалась  не  слишком теплая, но погода  была сухая, с  сильными ветрами, которые теребили белые венчики подснежников и гнули желтые нарциссы на лугах. В апреле откосы у дорог зазолотились первоцветом.
     В апреле же начался окот. Сразу,  точно огромная волна, обрушившаяся на берег,  наступила   самая  яркая  и  интересная  для  ветеринара  пора,  пик ежегодного  цикла, — и, как всегда, именно в тот  момент, когда мы были  по горло заняты всякой другой работой.
     Весной  на домашних  животных начинают  сказываться последствия  долгой зимы. Коровы месяцами стояли в тесных закутках и истомились по зеленой траве и солнечному  теплу, а телята легко становились жертвами разных заболеваний. И  вот,  когда  мы уже не представляли,  как справимся с  кашлями, ринитами, пневмониями и кетозами, на нас накатила эта волна.
     Как ни странно,  но в течение десяти месяцев в году овцы для нас словно бы вовсе не  существовали. Так — мохнатые клубки  шерсти на склонах холмов. Но зато на протяжении двух месяцев они практически заслоняли все остальное.

Джеймс Хэрриот, "О всех созданиях — больших и малых"