Корабли постоят и ложатся на курс,
Но они возвращаются сквозь непогоду…
Не пройдёт и полгода — и я появлюсь,
Чтобы снова уйти,
чтобы снова уйти на полгода.
В.С.В.

  Первым к секретарю редакции прибежал заведующий шахматным отделом маэстро Судейкин. Он задал вежливый, но полный горечи вопрос:
   - Как? Сегодня не будет шахмат?
   - Не вмещаются,-- ответил секретарь.- Подвал большой. Триста строк.
   - Не ведь сегодня же суббота. Читатель ждет воскресного отдели. У меня ответы на задачи, у меня прелестный этюд Неунывако, у меня, наконец...
   - Хорошо. Сколько вы хотите?
   - Не меньше ста пятидесяти.

"Двенадцать стульев"

Нас исполняет музыка по лицам,
Нас исполняют судьбы, как по нотам,
Записанным в нестойкие страницы
Каким-то все напутавшим Фаготом.

В тех нотах есть живущие фигуры
И те, кто попрощались, улетая,
Но в самой середине партитуры
Есть наша с вами песенка простая.

Ю.И. Визбор "Сорокалетье".

А ведь насколько многих ушедших мы стали старше... Даже страшновато, иногда.

Мальчик, дальше! Здесь не встретишь ни веселья, ни сокровищ!
Но я вижу — ты смеёшься, эти взоры — два луча.
На, владей волшебной скрипкой, посмотри в глаза чудовищ
И погибни славной смертью, страшной смертью скрипача!
Н.С. Гумилев

В крепости Сент-Антуан, в парижском Дворце правосудия, в Лувре эти подземелья служили темницами. Этажи этих темниц, внедряясь в почву, становились все теснее и мрачнее. Они являлись как бы зонами нарастающего ужаса. Данте не мог бы найти ничего более подходящего для своего ада. Обычно эти воронки, темницы оканчивались каменными мешками, куда Данте поместил Сатану и куда общество помещало приговоренных к смерти. Если какое-либо несчастное существо попадало туда, то должно было сказать прости свету, воздуху, жизни, ogni speranza. Выход был лишь на виселицу или на костер. Нередко люди гнили там заживо.
В. Гюго "Собор Парижской Богоматери".

– Мы не можем позволить роскошь таиться друг от друга.
– Это не роскошь, – прервал он сухо. – Кельвин, мне кажется, что ты все еще не понимаешь… или постой! – У него заблестели глаза. – Ты можешь рассказать, кто это был?!

С.Лем "Солярис"

Да говорит Настасья Ивановна, что ты и надерзил Ивану Васильевичу? Расстроил его?  Он тебе стал советы подавать, а ты в ответ, говорит Настасья Иванна,  - фырк! Фырк! Ты меня прости, но это слишком! Не по чину берешь! Не такая  уж,  конечно,  ценность  (для  Ивана  Васильевича) твоя пьеса,  чтобы фыркать...
     - Пойдем в ресторанчик,  - тихо сказал я, - не хочется мне дома сидеть. Не хочется.
     - Понимаю!   Ах,   как   понимаю,   -   воскликнул   Ликоспастов.  -  С удовольствием. Только вот... - он беспокойно порылся в бумажнике.
     - У меня есть.
     Примерно через полчаса мы сидели  за  запятнанной  скатертью  у  окошка ресторана  "Неаполь".  Приятный блондин хлопотал,  уставляя столик кой-какою закускою,  говорил ласково,  огурцы  называл  "огурчики",  икру  -  "икоркой понимаю",  и  так  от  него стало тепло и уютно,  что я забыл,  что на улице
беспросветная мгла, и даже перестало казаться, что Ликоспастов змея.

М.А. Булгаков "Театральный роман".

Отредактировано А.Ч. (10.04.2021 11:49:26)

На башне св. Ста сорока шести мучеников пробила полночь. Я задрожал. Настало время. Я судорожно схватил Теодора за руку и вышел с ним на улицу. Небо было темно, как типографская тушь. Было темно, как в шляпе, надетой на голову. Темная ночь - это день в ореховой скорлупе. Мы закутались в плащи и отправились. Сильный ветер продувал нас насквозь. Дождь и снег - эти мокрые братья - страшно били в наши физиономии. Молния, несмотря на зимнее время, бороздила небо по всем направлениям. Гром, грозный, величественный спутник прелестной, как миганье голубых глаз, быстрой, как мысль, молнии, ужасающе потрясал воздух. Уши Теодора засветились электричеством. Огни св. Эльма с треском пролетали над нашими головами. Я взглянул наверх. Я затрепетал. Кто не трепещет пред величием природы? По небу пролетело несколько блестящих метеоров. Я начал считать их и насчитал 28. Я указал на них Теодору.
А.П. Чехов. ТЫСЯЧА ОДНА СТРАСТЬ, или СТРАШНАЯ НОЧЬ (Роман в одной части с эпилогом). Посвящаю Виктору Гюго

– Вот вроде и тварь безмозглая, – сказал Коломиец, обгладывая косточку, – а кушать все равно неловко…
– Не любо, не кушай, – проверещал я, не разжимая губ.
Коломиец уронил косточку и уставился на обезьянью голову.
– С первым апреля, Евген Тодосович, – сказал я.
– Шутки у тебя, Степаныч, как у того боцмана…

А. Лазарчук, М. Успенский. "Посмотри в глаза чудовищ".