"Веришь ли, что я один в продолжение обеда выпил семнадцать бутылок шампанского!"
"Ну, семнадцать бутылок ты не выпьешь", заметил белокурый.
"Как честный человек говорю, что выпил", отвечал Ноздрев.
"Ты можешь себе говорить, что хочешь, а я тебе говорю, что и десяти не выпьешь".
"Ну, хочешь об заклад, что выпью?"
"К чему же об заклад?"
"Ну, поставь свое ружье, которое купил в городе".
"Не хочу".
"Ну, да поставь, попробуй!"
"И пробовать не хочу".
"Да, был бы ты без ружья, как без шапки".

"Мертвые души"

   — Когда вы будете повторять за мною слова молитвы, — раздельно и громко сказал Ходжа Насреддин, — ни один из вас, ни тем более сам Джафар, не должен думать об обезьяне! Если кто-нибудь из вас начнет думать о ней или, что еще хуже, представлять ее себе в своем воображении — с хвостом, красным задом, отвратительной мордой и желтыми клыками - тогда, конечно, никакого исцеления не будет и не может быть, ибо свершение благочестивого дела несовместимо с мыслями о столь гнусном существе, как обезьяна. Вы поняли меня?
   — Поняли! — ответили родственники.
   — Готовься, Джафар, закрой глаза! — торжественно сказал Ходжа Насреддин, накрывая ростовщика одеялом. — Теперь вы закройте глаза, — обратился он к родственникам. — И помните мое условие: не думать об обезьяне.
   Он произнес нараспев первые слова молитвы:
   — Мудрый аллах и всеведущий, силою священных знаков Алиф, Лам, Мим и Ра ниспошли исцеление ничтожному рабу твоему Джафару.
   — Мудрый аллах и всеведущий, — вторил разноголосый хор родственников.
   И вот на лице одного Ходжа Насреддин заметил тревогу и смущение; второй родственник начал кашлять, третий — путать слова, а четвертый — трясти головой, точно бы стараясь отогнать навязчивое видение. А через минуту и сам Джафар беспокойно заворочался под одеялом: обезьяна, отвратительная и невыразимо гнусная, с длинным хвостом и желтыми клыками, неотступно стояла перед его умственным взором и даже дразнилась, показывая ему попеременно то язык, то круглый красный зад, то есть места наиболее неприличные для созерцания мусульманина.
   Ходжа Насреддин продолжал громко читать молитву, и вдруг остановился, как бы прислушиваясь. За ним умолкли родственники, некоторые попятились. Джафар заскрипел под одеялом зубами, ибо его обезьяна начала проделывать совсем уж непристойные штуки.
   — Как! — громовым голосом воскликнул Ходжа Насреддин. — О нечестивцы и богохульники! Вы нарушили мой запрет, вы осмелились, читая молитву, думать о том, о чем я запретил вам думать! — Он сорвал одеяло и напустился на ростовщика: — Зачем ты позвал меня! Теперь я понимаю, что ты не хотел исцеляться! Ты хотел унизить мою мудрость, тебя подучили мои враги! Но берегись, Джафар! Завтра же обо всем будет известно эмиру! Я расскажу ему, что ты, читая молитву, нарочно с богохульными целями все время думал об обезьяне! Берегись, Джафар, и вы все берегитесь: это вам не пройдет даром, вы знаете, какое полагается наказание за богохульство!

Леонид Соловьев, "Возмутитель спокойствия"

   – Что такое? – в недоумении спросил Воланд и стал глядеть на доску, где стоявший на королевской клетке офицер отворачивался и закрывался рукой.
   – Ах ты подлец, – задумчиво сказал Воланд.
   – Мессир, я вновь обращаюсь к логике, – заговорил кот, прижимая лапы к груди, – если игрок объявляет шах королю, а короля между тем уже и в помине нет на доске, шах признается недействительным.
   – Ты сдаешься или нет? – прокричал страшным голосом Воланд.
   – Разрешите подумать, – смиренно ответил кот, положил локти на стол, уткнул уши в лапы и стал думать. Думал он долго и наконец сказал: – Сдаюсь.

М.Б., "М. и М."

   У них еще совсем не было опыта,  у  этих  русых,  не  тронутых  сединой Кудрей, и поэтому они никак не могли понять,  куда  девался  тот  человек, который так любил их хозяйку. Он  ушел  после  очередной  размолвки  и  не появлялся больше, а Кудри часто вспоминали о нем, и другие руки, ласкавшие их, не могли заменить им его теплых и добрых рук.
   А потом пришло известие о смерти этого человека...
   Кудрям рассказала об этом маленькая, скрученная из письма Папильотка...

Феликс Кривин, "Память"

А вы учитесь не смотреть, но видеть,
Учитесь не болтать, а ненавидеть,
Хоть человечество и было радо,
Отправив этих выродков налево,
Торжествовать пока еще не надо:
Еще плодоносить способно чрево,
Которое вынашивало гада.

Бертольд Брехт, "Карьера Артуро Уи"