У Свансона отвисла челюсть. Он с трудом закрыл рот, проглотил слюну и решительно сказал:
    — Психи!
    Буркхардт покачал головой.
    — Конечно, это кажется безумием... Но ведь и всё, что случилось, — безумие. Как вы иначе объясните? Вы не можете отрицать, что большая часть Тайлертона всё снова и снова живет в одном и том же дне. Вы сами убедились. Трудно поверить в такой бред, но мы должны допустить, что всё обстоит именно так, — если только мы сами не свихнулись. И стоит лишь предположить, что кому-то известно, каким образом достигнуть этого, всё остальное становится совершенно понятным.

Фредерик Пол, "Туннель под миром"

   Старик постепенно, одну за другой, оглядел все колокольни, видимые в округе: по левую руку – колокольни Куртиля, Пресэ, Кроллона и Круа-Авраншена; по правую руку — колокольни Ра-сюр-Куэнон, Мордре, Депа; прямо — колокольню Понторсона. Звонницы всех колоколен последовательно то становились прозрачными, то заполнялись чернотой.
   Что это могло означать?
   Это означало, что звонили на всех колокольнях, звонили во все колокола.
   Просветы потому и появлялись и исчезали, что кто-то яростно раскачивал колокола.
   Что же это могло быть? Повидимому, набат.
   Да, набат, неистовый набатный звон повсюду, со всех колоколен, во всех приходах, во всех деревнях. И ничего не было слышно.
   Объяснялось это дальностью расстояния, скрадывавшего звук, а также и тем, что ветер дул сейчас с противоположной стороны и уносил все шумы земли куда-то вдаль, к самой линии горизонта.
   Зловещая минута — круговой, бешеный трезвон колоколов и ничем не нарушаемая тишина.

Виктор Гюго, "Девяносто третий год"

   В это время под деревом пролетали два мотылька. Они ссорились.
   Сулейман-ибн-Дауд услыхал, что один из них сказал другому:
   — Как ты смеешь говорить со мною так дерзко и грубо? Разве ты не знаешь, что стоит мне топнуть ногой — и разразится гроза, и весь дворец Сулеймана-ибн-Дауда, и весь этот сад провалятся в тартарары!
   Тогда Сулейман-ибн-Дауд забыл про всех своих девятьсот девяносто девять сварливых жен и засмеялся. Он смеялся над хвастовством Мотылька, и смеялся так долго, что затряслось даже камфорное дерево.

Редьярд Киплинг, "Мотылек, который топнул ногой (сказка)"

На переднем Стенька Разин,
Обнявшись, сидит с княжной,
Свадьбу новую справляет
Он, весёлый и хмельной.

А она, потупив очи,
Ни жива и ни мертва,
Молча слушает хмельные
Атамановы слова.

Позади их слышен ропот:
«Нас на бабу променял,
Только ночь с ней провозжался,
Сам на утро бабой стал».

«Из-за острова на стрежень», слова Дмитрия Садовникова

   — Что же это за страна, которую вы осчастливили своим покровительством? — спросил Бланшар немного свысока.
   — Где Камчатка? — отозвался Клэнси без всякой видимой связи с вопросом.
   — Где-то в Сибири... у полюса, — неуверенно вымолвил кто-то.
   Клэнси удовлетворенно кивнул головой.
   — Я так и думал.. Камчатка — это где холодно! Я всегда путаю эти два названия. Гватемала — это где жарко. Я был в Гватемале. На карте вы найдете это место в районе, который называется тропиками. По милости провидения страна лежит на морском берегу, так что составитель географических карт может печатать названия городов прямо в морской воде. Названия длинные, не меньше дюйма, если даже напечатать их мелкими буквами, составлены из разных испанских диалектов и, сколько я понимаю, по той же системе, от которой взорвался «Мэйн». Да, вот в эту страну я и помчался, чтобы в смертном бою поразить ее деспотов, стреляя в них из одноствольной кирки, да еще незаряженной. Не понимаете, конечно? Да, тут кое-что нужно разъяснить.

О'Генри, "Короли и капуста"

Вот уж как удивительно и как интересно, железнодорожная станция названа человеческим именем и даже по имени и отчеству — Ерофей Павлович. Взгляните на сибирскую карту и вы сами увидите, и на карте будет со всей серьезностью географии, — значит, еще чуднее, — напечатано: Ерофей Павлович.

М.М.Пришвин, "Дорогие звери"